Молодинская битва. Риск

Некинулся в объятия матери, а чинно поклонился ей, сняв шелом, и княгиня поняла состояние воеводы-ребенка, сдержав слезы радости и умиления, подыграла ему:

— Здравствуй, князь Владимир. Милости прошу. Торжественность встречи нарушил княжич Михаил, отчего-то испугавшийся брата, когда тот подошел к нему. Прижался к няньке и никак не оторвать его от подола. Хныкать даже начал. Пришлось унести его в детскую.

— Не ласково встретились братья, — сокрушенно вздохнув, проговорила вроде бы для себя княгиня. — Плохая примета.

— Не накликай беду, матушка, судьбы людские не подвластны людям. Только я так скажу: у князя Владимира сердце доброе, отзывчивое. К тому же — смышленый он. Из ранних. А коль не черств душой да голова на плечах, не станет вредничать, не пойдет на ссору.

— Дай-то Бог, — вздохнула княгиня и спросила: — Долго ли намерены гостить?

Ответил Никифор:

— Воля князя Владимира и твоя, матушка. Если тревожных вестей не получим, можно и подольше.

К матери прильнул старший сын лишь тогда, когда они остались одни. В домашней одежде он не только стал внешне похож на обычного мальчика, но словно почувствовал это сердцем и внутренне изменился неузнаваемо, ласково гладил руку матери, обнявшей его, а глаза княжича затуманились слезами.

— Трудно, сынок? Иль свыкся уже? — спросила, глотая слезы, княгиня.

Михаил всхлипнул, и мать, гладя его по голове, принялась утешать:

— Все образуется. Бог даст, вернется в вотчину свою отец твой, возьмет дружину под свою руку, ну, а пока, сынок, не забывай, что ты — князь, ты — старший в роду.

Ничего не ответил сын, продолжая всхлипывать.

Миновала неделя, братья подружились, младший уже без страха встречал старшего, когда тот приходил к нему поиграть в доспехах, с мечом и даже с колчаном стрел и луком — княжичу Михаилу особенно нравился колчан расшитый и стрелы с перьями на конце, и когда подходило время оканчивать забавы, нянька едва-едва уговаривала его вернуть колчан брату. И глядя на то, как крохотными ручонками своими тужится младший княжич натянуть тетиву и пустить стрелу в цель, хотя сам едва лишь научился твердо стоять на ногах, мамки и няньки судачили меж собой: «Ратник растет. Тоже, видать, станет воеводою». Во время одной из таких игр на полянку у терема торопливо вышел Никифор — и к княжичу Владимиру:

— В удел, князь, спешить нужда. Литовцы малый поход готовят.

Младший князь Воротынский не захотел отдавать брату лук и стрелы, как его ни уговаривали, и Владимир махнул рукой.

— Пусть играет. Оставляю.

Княгине Никифор сообщил о том, что гонец прискакал, двух коней загнав, и что он с княжичем в дорогу спешно отправляется.

Короткие сборы, и вот уже к крыльцу подводят для старшего княжича оседланного коня. Княгиня, спокойная внешне, ласково обняла сына, перекрестила.

— Пресвятая Дева Мария, замолви слово перед сыном своим Иисусом Христом, чтобы простер он над головой моего чада руку свою. — Еще раз перекрестила. — С Богом, князь! Помни, нынче ты — защитник удела нашего. Не оплошай. Блюди совесть свою…

Поклонился княжич матери, братцу, которого тоже вывели на крыльцо и который не выпускал из рук ни лука, ни колчана, вовсе не понимая, что происходит, поклонился и челяди, высыпавшей провожать юного князя, и, опершись на руку Никифора, вспорхнул в седло.

Никифор (двужил он и есть двужил) взял резвый темп, лишь иногда переводил коней на шаг, чтобы передохнули, не обезножили бы, а привалы делал короткие, даже костры не велел разводить. Медовуха с холодным мясом и на обед, и на ужин. Еще умудрялся на этих коротких привалах рассказывать княжичу о предстоящем бое с врагами да о том, какие меры нужно принять для успешного отражения набега литовцев.

В указанный лазутчиками день литовская рать не появилась. Что? Отменили малый поход или не управились к сроку? Неопределенность всегда тревожит. Выбивает из колеи. Никифор, однако, от имени князя Владимира повелел всем оставаться на своих местах, костров не разводить, коней не расседлывать. Даже на ночь. Лишь отпустить подпруги.

Коням ничего, овса набито в торбы, трава вокруг — по самое брюхо, а вот ратникам ночью — зябко. Особенно неуютно на заре, когда седеет от инея трава на полянах и одевается серебристым кружевным узором перелесок на опушках. Тут бы самое время к костерку руки протянуть, увы, не велено. Стало быть, терпи.

Впрочем, ратникам терпение — не в новинку.

День миновал. Утомительно тягучий. Ночь настала, а ворогов все нет. Не шлют никаких вестей и дозоры из казаков-порубежников. Чего бы не разжечь костров? Двужил тем не менее тверд как кремень:

— Не сметь! Не из кисеи, чай!