Молодинская битва. Риск

— Иль что стряслось мне неведомое? — спросил Михаил Воротынский жену. — Поведай. Не носи в себе.

— Побанься, баня готова, поужинаем, тогда уж расскажу тебе о моих тревогах. Может, пустяшные они, только сердце — вещун.

То, чего еще не знал князь, занятый порубежьем, княгиня уже знала: выбранная царем Иваном Васильевичем невеста, Марфа Собакина,[224] дочь купца новгородского, вдруг занедужила, и пошел слух, будто доктор царев Бомалей углядел отравление. Княгини и боярыни со страхом ждали очередного царского гнева и гадали, на кого он падет. Жена Воротынского, как и все жены, опасалась за своего любимого. Вот и собиралась она посоветовать ему, чтобы нашел он предлог покинуть Москву на какое-то время. Перед сном хотела это сделать, когда они останутся вдвоем.

Вышло совсем не так, как княгиня рассчитала. Еще супруг ее парился в бане, отменно построенной стараниями Фрола Фролова, а во дворец пожаловал князь Владимир со страшным известием: самовластец начал очередную расправу над теми, кто якобы отравил Марфу Собакину, а заодно над теми, кто пособничал изменникам, понуждавшим ДевлетТирея штурмовать Серпухов, чтобы убить или пленить самовластца всей России. Уже отравлены зельем, приготовленным царским лекарем Бомалеем, любимец царев Григорий Грязной, князь Иван Гвоздев-Ростовский. Царь самолично подносил им кубки с отравленным вином.

Уволокли опричники на Казенный двор шурина Ивана Васильевича князя Михаилу Темрюковича[225] (завтра утром его посадят на кол), воеводу Замятию Сабурова, следом — боярина Льва Салтыкова и, неутихомирившись еще, рыскают по Кремлю и Москве, хватая все новые и новые жертвы.

Князь Михаил Воротынский, которому поспешил рассказать обо всем этом брат прямо в бане, не очень-то удивился услышанному. Ухмыльнулся:

— Разве непонятно было, что грядет это. Ждал самовластец лишь повода.

— А мне казалось — одумался. Как после того пожара.

— И я, признаться, долго на это надеялся. Увы, вразумил его Бог лишь на малое время.

— Кроме Бога есть еще и злостники, трон окружившие.

— Так и есть, прости нам, Господи, кощунство наше, но отвернул ты лицо свое от царя нашего, от России.

— Не ровен час и к нам псиные морды пожалуют.

— Все в руках Господа. Одно тебе скажу: поезжай теперь же домой. Вместе нельзя нам. В сговоре еще обвинят.

— Хорошо, брат. Будь здоров. Да сохранит нас Господь!

— Княгине рассказал все?

— Да.

— Ясно. Поезжай с Богом.

Наскоро ополоснувшись, но не забыв поставить ведро воды и веник на полке для Банника да приговорить: «Тебе, Банник, на помывку, а мне на здоровье», Михаил Иванович поспешил к жене, чтобы успокоить ее, но она уже успела взять себя в руки, и ужин семейный прошел без уныния. Зачем детям знать раньше времени о горе-печали. Да и челяди, прислуживающей за столом, вовсе не стоит видеть истинное настроение своих хозяев. Когда же князь и княгиня удалились в опочивальню, отвели они душу в долгой беседе, успокаивая друг друга, определяя, как вести себя будут в самых сложных положениях. Княгиня настаивала на одном:

— Покинь Москву. Разве мало тебе дел на царевых украинах? Проведай и свой Новосиль. Пусть и князь Владимир в Стародуб отправится.

— Брату можно. Мне же иная забота. Завтра же попрошу царя, чтоб полки ратные сразу после масленицы в Коломне собрать. Поглядеть нужно, что за ратники. Если что не так, подучить да снарядить по-людски можно будет без лишней горячки.

— Совет мой тебе не егозиться. Повремени с Коломной. До масленицы ой как много времени.

— На попятную не пойду, раз задумал так. Да и непозволительно главному воеводе не знать, на что годны полки, данные под его руку. Как я встану, не зная их, супротив Девлетки? А пойти он — непременно пойдет. Нерано, должно быть, не весной, но пойдет. Весть я о том уже получил, теперь вот еще купца жду. К тому же, ладушка моя княгиня, уловки твои ровным счетом ничего не дадут: если самовластец задумает лихо, достанет и в Новосиле, и в другом месте. Нам с тобой одно остается: молиться Господу и Пресвятой Богородице, чтоб оберег ли нас от деспота.

Так и прокоротали ночь супруги, не успокоив себя и не обретя душевной ровности. Утром князь Воротынский ни в чем не проявлял своего тревожного настроения. Да разве он один? Все бояре собрались на Думу обычным порядком, кланялись друг другу, справлялись о здоровье, делились мелкими бытовыми новостями, словно никто не знал, что всю половину вчерашнего дня и до самой полуночи не затворялись ворота Казенного двора, а кузнецы трудились до седьмого пота. Только один из Шуйских, когда Михаил Воротынский оказался с ним поодаль ото всех, упрекнул князя:

— Поупрямились вы с брательником да дьяк Михайлов, вот теперь расхлебываем. Десница божья за недоумь нашу, прости Господи.

Ничего не ответил князь Михаил Воротынский, осознавая вполне справедливость упрека. Но не признаваться же в этом. Опасна сегодня откровенность. Очень опасна. С кем бы то ни было.