Молодежь в городе: культуры, сцены и солидарности

К концу периода практически сформировались ключевые идеи политической молодежной повестки. Дискурсивные линии «работы с молодежью» стали отчасти воспроизводить позднесоветский конструкт «молодежи как социальной проблемы», в контексте которого субкультурная групповая идентичность в очередной раз начинает рассматриваться как девиантная практика, требующая усиленного контроля и регулирования. Конец столетия был отмечен ростом наркотизации в молодежной среде, когда волна передозировок затронула молодежь во многих городах России. В ряде алармистских реакций расширяющаяся вовлеченность молодежи напрямую связывалась с включенностью в субкультурные активности. Исследования, проведенные в тот период НИЦ «Регион», зафиксировали особые формы «нормализации» наркотических практик, когда использование различных веществ становится частью повседневности большинства молодежных групп и компаний. Анализ рисковых форм молодежного потребления развивался в контексте проверки и адаптации теории «нормализации» наркопрактик, как черты, присущей многим формам досуга молодежи и внутрикомпанейской коммуникации. Важность такого рода исследования определялась через преодоление моральных паник, фактически закрывающих возможность конструктивной профилактической работы [Омельченко, 2000б; 2002].

Особую роль в противоречивом развитии молодежных групповых идентичностей и культурных практик сыграл образ Запада (реальный, мифологический, символический). Происходит активное конструирование российского молодежного потребителя в его «привычном» (западном) контексте: замена/вытеснение политико-идеологических противостояний – культурными. Субкультурный капитал превращается в экономико-потребительский ресурс, в товар, продвигаемый и продаваемый наряду с другими.

С одной стороны, усиливается символическая/реальная граница между так называемой продвинутой (неформальной, альтернативной, субкультурной) и нормальной (конвенциональной, крайнее крыло – гопники) молодежью. С другой стороны, между продвинутой и нормальной культурными стратегиями формируются буферные группы, участники которых воспринимают и заимствуют различные культурные элементы и смыслы, переопределяя и комбинируя их.

Вслед за кризисом «классических» субкультурных идеологий субкультурный капитал «перераспределяется» от неформалов к гопникам, что ведет к ослаблению субкультурного присутствия на молодежных сценах. Распространение получают миксовые культурные формы, когда субкультурная фактура (прикид, сленг, телесный перфоманс, культурные симпатии) находит применение как в буферных, так и в мейнстримных группах. Гопники начинают вытеснять неформалов с молодежных сцен за счет использования их культурного капитала. Вместе с этим попса с «гопнической» (обывательской, патриархатно-местечковой) идеологией агрессивно вторгается в субкультурные контексты, что прямо отражается на культурных симпатиях клубных, особенно нестоличных, аудиторий.

К концу периода в российском обществе в целом, а не только в молодежной среде широкое распространение получают ксенофобные и гомофобные настроения, в чем находит отражение растущее неравенство населения как по уровню жизни, социальному статусу, доступу к значимым ресурсам, так и по культурным стратегиям. Определенная победа «гопнической» культурной стратегии была связана с тем, что нормальная молодежь выражала также интересы взрослого большинства, радикально настроенного по отношению к культурным инновациям, стремящегося в ситуации неопределенной направленности социальных трансформаций держаться за «традиционные» ценности. Самоопределение и практики гопников питались не только и не столько популяризацией криминальных образов и ценностей, сколько расширением экономической и культурной обывательской психологии, поддерживаемой продвижением рыночной стихии, «варварской» капитализацией и отсутствием «большой идеи». Вместе с тем субкультурные имиджи (например, скинхедов) привлекают мейнстримную молодежь, среди которой все большее распространение получают националистические, ксенофобские настроения, симпатии к жесткой силе, агрессии и «простым радостям».

Новое тысячелетие и новые поколенческие практики: первое десятилетие XXI в