— Так, вот, Боб, конечно, прав на все 200 процентов, но только не в отношении дня. Многие из нас в этот день, в апреле, будут на службе или на учебе. Лучше уж такой день назначить на лето, когда всем легче будет приехать из разных городов. Ведь вырваться-то будет не легко…
— Это верно, — поддержал Григ. — Я предлагаю днем сбора назначить 8 августа — день разрушение нашей милой хавыры.
Это предложение, видимо, устраивало всех.
— Ну, так я, с вашего разрешения, ребята, проголосую это предложение по всем правилам большевицкой избирательной техники, — весело воскликнул Боб, поднимаясь и беря в руки здоровенное полено.
— Ну-с, так я приступаю, — начал он самым мрачным басом среди наступившего веселого ожидания. — Итак, предлагается всем, здесь подпольно присутствующим и погрязшим в безднах всяких гнусных контрреволюций, безнадежно неизлечимым от микроба скаутинга, не боящимся всяких страхов ОГПУ и верящим в нашу дружбу и спайку, собраться здесь-же, под сенью славного Георгиевского монастыря, 8 августа 1934 года, в 12 часов дня… Ну-с, — заревел он самым страшным голосом, выпрямляясь во весь свой могучий рост и занеся над нашими голосами свое полено. — Ну-с… Кто против?
Общий хохот покрыл его последние слова. Боб бросил в пропасть свое «убеждающее» полено и со смехом сказал:
— Значит, по советски — «единогласно»!
Через 10 лет
Не довелось мне приехать к ребятам в августе 1934 года… В этот день я был в далеком карельском лесу на дороге из концлагеря в Финляндию.
И ровно в 12 часов я снял рюкзак, выпрямился, проверил по компасу — где юг, и протянул свою салютующую руку туда, где мои друзья далеко, далеко, за несколько тысяч верст отсюда, на берегу Черного моря, собрались на знакомой площадке, над скалистым обрывом.
И если есть в мире антенна души — во что я глубоко верю, — то волна привета и любви, посланная мною из северных лесов 8 августа 1934 года, была принята в Севастополе молодыми сердцами моих старых друзей…
Коммунистическое воспитание
Большевизм — это не Институт Благородных Девиц. Дети должны присутствовать при казнях врагов пролетариата и радоваться их уничтожению.
Ленин.
В Москве, у ворот дома на окраине города кучка юных пионеров о чем-то оживленно спорила:
— Ну, и черт с ней! Пусть себе околевает под забором, — с азартом кричал веснушчатый мальчуган, размахивая руками. — Экая беда! Больше хлеба государству останется.
— Нет, Вася. Может, это все таки и не хорошо, — робко возражал ему худенький бледный пионер, видимо, чувствуя себя очень неуверенно. Остальные ребята злобно накинулись на него, крича хором:
— Ну, ты, тихоня! Молчал бы лучше! Разве мы должны жалеть такую дрянь?..
— Тоже жалельщик выискался! Коммунисты должны быть злые — никого не жалеть!..
— Нам и вожатый говорил — они хоть и старые, а вредные. Мы таких белых гадин добивать должны, а ты тут слезу подпускаешь!..
Я заинтересовался спором, подошел ближе и спросил весело:
— Кого, это, вы, ребята, жалеть не собираетесь? Старую собаку, что ли?
Пионеры на секунду замолкли.
— Да нет, — неохотно и угрюмо ответил один из них. — Тут недалеко старуху одну нашли, с голоду помирает. Ну, да она буржуйка старая. Черт с ней! А вот этот сопливый, — указал он с презрением на бледного мальчика, — все хочет ей хлеба занести, словно пионер может таких гадин жалеть… Вот мы и заспорили…
Меня живо заинтересовал этот спор между ребятами и причины их безжалостности к старушке, но из-за угла показались двое молодых людей, и мои пионеры мигом побежали во двор строиться.
Старший из пришедших недовольно и подозрительно осмотрел меня, но, увидев морскую форму, промолчал. Младший грубо спросил:
— Что, это, вы тут наших пионеров разговорами отвлекаете?
— Да видите ли, — любезно-просительным тоном ответил я, — в нашем Черноморском флоте тоже есть такие, вот, отряды, но мы не знаем хорошо, как, собственно, вести занятия. Меня и направили к вам познакомиться с работой, если вы, конечно, разрешите. Мне передали, что ваш отряд — один из лучших.
Младший остался, видимо, все-таки недовольным, но зато старший просиял и стал охотно рассказывать мне о пионерах. Для него, очевидно, такие объяснение были привычным и приятным делом. Плавным потоком полилась его речь о коммунистическом воспитании, о классовой борьбе, о мировой революции и пр. и пр.
— Да, да, — прервал я его заученные фразы. — Я понимаю все это, но, вот, меня больше интересует, чем же вы, собственно, занимаетесь с ребятами?
— Чем? — переспросил он. — Многим! Парадами, строем, полит-грамотой, красные уголки строим, песни революционные поем, на заводы в экскурсии ходим, стен-газеты делаем, безбожную работу ведем… Занятий хватает…
— Ну, а как вы ребят в отряды привлекаете?