Молитва нейрохирурга

— Хорошо, тогда давайте простим ему это, — сказал я, и мы прошли через прекрасно знакомые мне шаги. Шарлотта называла всех, кто ее ранил, все, что они сделали, и отпускала свою боль, доверяя ее Богу. Вскоре она заплакала — со слезами выходили долгая боль одиночества и многолетняя ненависть.

Она простила отца и мачеху, и последним — мужа.

— Господи, я прощаю Алана, — сказала она. — Ты справедлив, и не мне Тебе помогать. Поступай с ним как сочтешь нужным. Я оставляю все мысли о мести. Я отпускаю его.

Я был поражен — и глубиной ее отчаяния и боли, и тем, как она, уже сама, шла все дальше и дальше. Словно с захламленного чердака, она вытряхивала из памяти каждую соринку. Я знал: за один раз ей всего не охватить. Но у нее уже была надежда.

Когда мы закончили, Шарлотта выглядела спокойней.

— Как вы? — спросил я.

— Легче, — отозвалась она. — Как будто гору скинула. И на душе спокойней. Голова пока болит, но хоть не кружится.

— Вам станет лучше, — уверил я. — Дайте немного времени.

Она помолчала.

— Такое чувство, будто новую жизнь начала, — сказала она. — Никогда такого покоя не чувствовала.

— Это от Бога, — сказал я. — Вы скинули свой балласт. Попытается вернуться — а скорее всего, попытается, — не пускайте. А начнете снова злиться — просто простите.

Шарлотта вытерла глаза, я записал ее на новый осмотр. Из смотровой мы вышли вместе.

— Спасибо, доктор Леви, — тихо сказала она.

* * *

Шарлотта в конце концов получила развод. Алан не унимался, и суд позволил ему видеться с детьми только в присутствии пристава, после чего он прекратил появляться вообще, и пять месяцев о нем не было ни слуху ни духу. Шарлотта тем временем завершила обучение и стала семейным врачом. Она приходила ко мне еще несколько раз. Через три месяца после нашей первой встречи мы сделали повторный снимок: ее артерии, пусть и медленно, исцелялись. Молилась она с великим рвением, и я дал ей имена двух женщин, с которыми она при желании могла молиться сколько душе угодно. Они подружились.

— Как вы, поладили? — спросил я позже на одной из наших встреч.

— Они мне как сестры, — ответила она. — У меня никогда не было сестер. А теперь есть.

Ей становилось все лучше. Симптомы уже проявлялись не столь сильно. Частота приступов с полусотни в день снизилась до десятка, а потом до пары-тройки. Наконец Шарлотта сдалась и рассказала, что с ней сделал Алан. Мы просматривали снимки, и вдруг она, казалось, осознала, чем ей грозила травма, — и это понимание ее ошеломило.

— Господи, я ведь умереть могла… — прошептала она. — Я даже не поняла… Мой бывший муж… он тогда сдернул меня с постели за волосы. — Она тихо всхлипнула. — Он много раз пинал меня, бил, толкал. Но тогда… тогда он меня чуть не убил.

Я не удивился. Печально, что она так долго таилась, — но хорошо, что истина наконец-то стала явной. Исповедь очищает душу — в церкви или вне ее, — и на моих глазах она дала благо Шарлотте.

— Какая же я дура, что так долго лгала, — сказала она. — Люди пытались мне помочь. А я знала, что это он, и молчала.

Шарлотта склонила голову. Она стыдилась своих откровений: ей казалось, что врачи, лечащие других, не имеют права страдать, и боялась, что ее осудят. Но я ее успокоил: знание ее секрета никак не повлияло на мое мнение о ней, а понимание причин травмы не повлекло изменений ни в диагнозе, ни в лечении.

А еще я был рад ее новой жизни.

* * *

Вскоре к Шарлотте вернулись силы, и она снова спокойно работала и могла заботиться о детях. Еще она наняла прекрасную няню и обрела больше свободного времени. Об Алане она не слышала уже бог знает сколько — и вдруг на телефоне высветился незнакомый номер.

— Добрый день, — прозвучал женский голос в динамике. — Простите, что беспокою вас. Я сестра из интенсивной терапии. Алан Хансен — ваш бывший муж, верно?

— Да, — ответила Шарлотта после недолгой паузы.

— Дело в том, что ему очень плохо. Он попал в реанимацию — остановилось сердце. Сейчас он в сознании, но плачет и очень хочет увидеть детей. Можете его навестить? Не знаю, много ли ему осталось.

Шарлотта разрывалась. Увидеться с человеком, причинившим ей столько боли? Позволить ему увидеть детей перед смертью? А должна ли она? Или пусть умирает в одиночку?

Но она ведь училась прощать? Как насчет всех этих обид, которые она отпустила? В силах ли она взглянуть в лицо тому, кто чуть ее не убил? Проявить к нему доброту? И обязана ли она это делать?

Шарлотта разрывалась. Увидеться с человеком, причинившим ей столько боли? Позволить ему увидеть детей перед смертью? А должна ли она? Или пусть умирает в одиночку?

Она спросила совета у подруги. Та была против.

— Шиш ему! — сказала она. — После всего, что он сотворил с тобой и детьми, он того не стоит. Он их даже ни разу не повидал.

Шарлотта терзалась целый день. Наконец ей снова позвонила та медсестра.

— Алан очень плох, — сказала она. — Все просит увидеться с детьми. И с вами.

— Не уверена, что смогу, — ответила Шарлотта.

— Прошу вас, — сказала сестра. — Это его последняя просьба. Если можете.