Молчание Сабрины

– Это точно кукольник – кто же еще! Я видел его представление в Скверном сквере. Тебе совсем не интересно, что стало с беднягой?

– Все и так понятно, – равнодушно бросил Гуффин. – Самоубийство. Сейчас ведь осень – самая самоубийственная пора. Тем более, я слыхал, от портов идет меланхолическая зараза – Черная Хандра. Вдруг, он заразился, ну, и того…

– Не похоже на самоубийство. – Фортт задумчиво почесал подбородок. – Тебя ничего не смущает в этом покойнике?

Все четыре руки висельника были связаны за спиной. А в груди слева, там, где сердце, торчал нож. И все же Манеру Улыбаться, видимо, ничего не смущало.

– Нет, – заявил Гуффин с показной утомленностью. – Классическое самоубийство. Хоть и весьма профессиональное. Сразу видно: навык, отточенный многочисленными попытками. Я бы вот так не смог. Просто зависть берет…

– Не смешно.

– А вот и смешно!

– Человек мертв.

– А вот и не мертв!

– Хватит, Гуффин! Этот труп красноречивее любых…

Манера Улыбаться перебил друга:

– Это вообще не труп.

– Как же не труп?

– А вот так! Это даже не человек.

– Мне надоело выслушивать всю эту че…

Гуффин зарычал, что должно было символизировать его вселенскую усталость, подошел к висельнику, поднял кулак и постучал костяшками по его животу. К удивлению Фортта, раздался звук, как будто стучали по дереву – «Тук-тук».

– Кто там? – скривившись, спросил Манера Улыбаться. – Да это же я – глупая кукла, переодетая в костюм кукольника и повешенная здесь, чтобы два неких джентльмена, явившихся за возвратом старого долга, решили, будто кукольник повесился, и ушли восвояси.

– Всего лишь кукла? – все еще не веря, спросил Фортт и, подойдя, уставился на того, кого принял за кукольника.

– Ну да. Этот пройдоха подумал, что подобная нелепая мистификация нас проведет, но я, вообще-то, куклу с первого взгляда распознаю – в какое бы тряпье она ни была одета.

Фортт нахмурился.

– Но почему ты сразу не сказал, что это кукла?

– Забавно было наблюдать, как мистер Пустое Место тут уже едва ли не флика из себя начал корчить и настоящее расследование собирался устраивать. К тому же я сразу сказал, что это не кукольник.

Фортт чувствовал себя полнейшим болваном. И хуже всего было то, что он сам выставил себя на посмешище, не поверив Гуффину.

– Может, уже пойдем? – угрюмо спросил он.

– Ну наконец, а то я уж и не наде…

Слова Манеры Улыбаться прервали самым неожиданным образом. В переулке, где-то над головами шутов, раздались пять ритмичных металлических ударов, сопровождаемых омерзительным, режущим уши скрежетом. Как будто кто-то засунул в трубу ворону и принялся бить по этой трубе железным ломом.

– Ч-что это т-такое было? – спросил Гуффин дрожащим голосом, когда все смолкло.

– Всего лишь часы. – Фортт с усилием отцепил судорожно искривленные пальцы друга от своего запястья. – Просто часы, которые пробили в одном из этих домов. Пять часов унылого серого осеннего дня. Вот наши посмеются, когда я им расскажу, как ты вцепился в меня от страха.

Гуффин еще не полностью пришел в себя, но разъяренно осклабиться ему это не помешало:

– Только попробуй! И вообще, мы уже порядочно проторчали в этом мерзком переулке. Нужно поскорее заканчивать здесь и возвращаться в Фли.

Фортт кивнул, и они двинулись дальше, вглубь переулка Фейр.

Пустое Место думал о покойнике, который оказался вовсе не покойником, и все же его не покидала мысль, что дело тут совершенно не в том, чтобы отвадить их с Гуффином. А еще его посетило неприятное ощущение: вдруг это никакая не кукла? Да, Гуффин постучал по «трупу», но…

«Все-таки нужно было самому удостовериться…»

Фортту казалось, что его затылок сверлит чей-то взгляд, но шут боялся оглянуться, опасаясь увидеть, что висельник повернул к нему голову. Все-таки мама приучила его не доверять покойникам. Урок он запомнил на всю жизнь после того, как механическим голосом она со своего стула отдавала ему указания спустя неделю после собственной кончины, мастерски прикидываясь живой.

Гуффин меж тем безуспешно пытался застегнуть собственное зеленое пальто, но сделать это, учитывая то, что многие пуговицы отсутствовали, было непросто. Его зонтик при этом болтался подмышкой, как стрелка внутреннего компаса, мечущаяся между отметками «Просто плохое настроение» и «Все безысходно».

Шуты были слишком заняты своими мрачными мыслями, чтобы обратить внимание, как потревоженная Гуффином куча листьев зашевелилась, а «коряга», за которую он зацепился, дернулась – скрюченные деревянные пальцы со скрипом сжались, словно на чьем-то невидимом горле…

Джейкоб Фортт между тем искоса глянул на Гуффина и невесело усмехнулся:

– Знаешь, – сказал он. – Я любил его представления.

– Кого? – не понял Гуффин.