Молчание неба(Избранное)

Борька сам пригласил меня в гости к товарищу на новоселье, в Соцгород, на левый берег реки. Мы с ним несколько опоздали. Пришли, когда все уже были тепленькими, «на взводе».

Познакомив меня с хозяевами, Борис сразу ушел с мужчинами курить на балкон, а я осталась одна под внимательными взглядами окружающих.

— Это кем же вы Банину доводитесь? — довольно бесцеремонно спросила меня высокая, худая, неопрятного вида хозяйка.

Я пожала плечами.

Конечно, я могла бы, как Женька, отбрить ее сразу, сказав, что жена. Но с Борисом я так шутить не умела. Для этого у нас с ним чересчур «фарфоровые» отношения.

Поэтому я не ответила на вопрос.

Смущенная и неловкая, я огляделась.

Комнаты у новоселов высокие, светлые, но без мебели. Еще не успели ничего купить. Поэтому праздничный «стол» накрыт на полу. На разостланной скатерти — недопитые рюмки, остатки салата, скелеты селедок. Раскрытые банки с консервами. Цветы в вазах. А гости — кто на корточках, кто на подушках, кто прямо так, на голых досочках.

Какой-то лысый толстяк в расшитой украинской рубашке тянется с бокалом вина через всю комнату к беловолосой румяной женщине в голубом шелковом платье.

— Верочка, выпьем на брудершафт! — И широко разводит руками. — Странное дело! Не хочет. Ох эти женщины! Вечно у них условности, предрассудки…

Рядом со мной идет бессмысленный разговор:

— Да ты понимаешь, кот-то трехшерстный. Не кошка, а кот. Это ж большая редкость.

— Черешня — ягода бездушная…

— Ну, выпьем на брудершафт?

— Не хочу.

— Ну, дай тогда я тебя просто так поцелую.

На закате пошел дождь, и в окне, обращенном на запад, возбужденно и громко запела капель.

Я стояла, опершись на подоконник, глядела на улицу.

Внизу длинной белой и розовой линиями, в два ряда, тянулись новенькие дома. Улица была чистая, обсаженная тополями. И из каждого окна, из раскрытых дверей каждого балкона, словно дождь, приглушенная расстоянием, текла музыка. В одном месте пели: «Любимый город может спа-ать спокойно…» В другом: «Если завтра война…»

Прислушавшись, я засмеялась: чему, собственно, верить? Тому, что любимый город может спать спокойно, или тому, что завтра — война?

Кто-то тронул меня за плечо.

Я обернулась.

Позади меня стоял лысый толстяк в расшитой украинской рубашке. Он держал два бокала вина. Шаркнув ногою, он с поклоном один подал мне, другой втиснул в руки Борису, вернувшемуся с балкона.

— Ну, Боря, ну, девушка, простите, не знаю, как вас звать, выпейте на брудершафт! Оба молодые…

— Дурак! — поправил его кто-то пьяным голосом из угла. — Молодые — это новобрачные.

— А! — Толстяк с живостью обернулся, щелкнул толстыми пальцами. — Какой разговор! Днем позже, днем раньше.

Мое сердце забилось так, что я опустила глаза: мне показалось, что все слышат его громкий стук. Ожидая, когда Борька поднимет бокал, я загадала: если он сейчас поцелует меня, значит, это на всю жизнь. Навсегда. Значит, мы действительно с ним «молодые».

Но, подняв уже руку, чтобы чокнуться, я вдруг всем вспыхнувшим лицом ощутила, как спокойно, не торопясь Борис поставил свой нетронутый бокал на подоконник, как он не спеша вытер липкие пальцы носовым платком и медленно, с достоинством повернулся к толстяку, дожидавшемуся деловито…

— Так что ты сказал… про нового вратаря?

Кто-то в дверях схватил меня за руку. Кто-то сказал: «А вот хорошие яблоки — воргуль!» Но я уже бежала по лестнице с четвертого этажа вниз, перепрыгивая через ступеньки. Слезы застилали пеленою глаза, я не видела ни домов, ни дороги.

На улице был уже поздний вечер. Из окон на асфальт ложились расплывчатые, цвета старого меда квадратные пятна. В их причудливых перемещениях и движении теней я совсем потерялась; я не знала, где главная улица, где остановка, когда придет последний трамвай.

Позади меня кто-то зашлепал по лужам, задышал над ухом, с силой стиснув мой локоть, сказал:

— Ну, чего ты, Аля? Вот глупая, убежала… Шуток не понимаешь? — Это был, конечно, Борис. Он с нежностью погладил меня по плечу, но я брезгливо отбросила его руку.

— Не тронь! — воскликнула я. — Я тебя ненавижу!

Он схватил меня, стиснул за плечи и встряхнул так, как встряхивают пыльный мешок, с силою, грубо.

— Ты что?! Ты что?! — спросил он со сдержанным раздражением, — Ты что делаешь? Соображаешь? А?.. Откуда в тебе этот черт сидит, весь в колючках?! — Он говорил быстро, сердито, словно задыхаясь, — Ты можешь, наконец, быть со мной человеком? Ну хоть раз? Для меня?

— Для тебя?! Не могу! — Я презрительно вскинула голову. — Ты… ты просто предатель! Ты всех своих друзей так предаешь?

Борис разжал руки. Он легонько оттолкнул меня от себя, отступил на шаг в сторону.

— А! — сказал он радостно, удовлетворенно. — Вот как? Так? Да? Ну что ж… Хорошо!