Моль

— Злодей! — по-деревенски завопила Ольга, и в этом истерическом вопле была ее обида за судьбу, превратившую ее в солдатскую девку, которую брал, кто хотел, торгуясь, дать ли ей полпайки или только четвертушку хлеба. Чаще всего с ней расплачивались четвертушкой, но бывали и такие, что пинали ее, лежащую, носком красноармейского ботинка и спокойно уходили прочь.

— Злодей! Сволочь! — вопила она, выплёскивая всё, самые непотребные слова, которым обучилась с тех пор, как пошла по рукам. — Ты меня искал? — уже прямо обращаясь к Решкову, визжала Ольга. — Ага! Ты бы отца своего поискал, да удавил его, — в ярости кинулась Ольга к Решкову.

Хохочущие конники схватили ее за руки.

— Пусти! — кричала она, вырываясь. — Ты чего здесь? Любуешься? Отца своего найди и на него полюбуйсь! А ты… Кто тебя подобрал, и пригрел, и в люди выводил? Помнишь, сволочь, кто выводил тебя в люди? Ага! А ты чем отплатил господину полковнику? А меня… Ты помнишь, что вытворял надо мною твой теперешний охранник Семыхин? Ага! А ты стоял и смотрел. Ага! И папироску курил.

Теперь ее никто не удерживал, да она никуда и не рвалась. Растрепанная, с посиневшим лицом, с тощей, вывалившейся из разодранной, грязной блузки грудью, она сидела на захарканной земле и совсем негромко, вяло бросала тяжелые, как бы язвой покрытые слова.

Какие-то посторонние, только что пришедшие из другого эскадрона, отшатнулись, пропуская Решкова.

— Ты всё свое выложила, — глухо сказал он. — А теперь пойдем.

И они действительно ушли. Хотя ничего такого исключительного не произошло, все с испугом смотрели им вслед и только один Суходолов стоял, опустив голову.

Семыхин не ожидал, что всё закончится так скучно. Стоило из-за этого тащиться сюда? Подумаешь — историческое событие! Полюбовались, значит, как Решков подхватил Ольгу и потащил к автомобилю.

Вспомнив об автомобиле, Семыхин встрепенулся и взглянул на Суходолова.

«Прямо малохольный, — подумал Семыхин. — Да и Решков. Далась им эта девка».

Он со злостью плюнул, хотел было выругаться, но еще раз посмотрев на Суходолова, сообразил, что дело тут, видимо, не в Ольге. Догадка так его встревожила, что он таинственно зашептал:

— Слышь, стоять нечего. Действовать надо!

— Что? — Суходолов повернулся к Семыхину. — Ты свое отдействовал. — Можешь смываться!

— Как смываться?

— Ты еще здесь, сволочь! — крикнул Суходолов.

На этом и закончился их разговор. Они, уже порознь, покинули Хамовники и, конечно, не знали, что в это же самое время Решков доставил Ольгу на другой конец Москвы. Там, в домике какого-то многосемейного рабочего, он поселил ее. О чем говорил Решков с Ольгой, как удалось ее успокоить и убедить остаться в полутемной каморке — об этом Автор не находит нужным рассказывать, хотя не умолчит о том, что Ольга, обессилевшая от слез, открыла ему место, где должна — по ее сведениям — находиться Ирина Мовицкая.

Сам по себе внешне незначительный — этот эпизод ускорил развитие последующих событий, для понимания которых нужен рассказ —

О Мохове, и о том, почему ему доверял Решков

Решков уже давно приметил, что через какие-то определенные интервалы, этак, примерно, раз в неделю, у него появлялась непреоборимая потребность говорить и говорить, говорить бесконечно долго, до полного упадка сил. А как только такая потребность возникала, он уже знал, что пойдет к Мохову, к этому особоуполномоченному, своему помощнику, и там, в его холодной и грязной квартире будет пить водку, разглядывая лицо хозяина, чем-то напоминающее лягушку, будет говорить и говорить, и всё о том, о чем так откровенно никому и никогда не говорил.

То же самое произошло и в этот вечер…

Уже опьяневший, Решков щурился и из-под нависших бровей следил за глазами Мохова, словно надеясь открыть в них растерянность и недоумение. Но Мохов привык к этим неожиданным визитам. Ничего особенного в них он не видел, да и признания Решкова воспринимал как-то удивительно спокойно. Может быть потому, что ценил доверие Решкова, а может быть и потому, что боялся Решкова и перед его властью чувствовал себя совсем беззащитным и ничтожным.

Он опять наполнил стаканы водкой и один из них придвинул к Решкову. Тот взял стакан и, держа его в руках, продолжал сыпать словами, словно торопился рвать себя на куски, каждый кусок разглядывая внимательно и с пристрастием.