Моль

Сказать правдивое, партийное слово о жизни, о том, что волнует сейчас миллионы — вот к чему призывает сегодня партия. Всё это не свалилось с неба. Все это явилось результатом XX и XXII съездов нашей партии, где был нанесен решительный удар по культу личности Сталина..

Борьба с последствиями культа личности Сталина — это не очередная кампания, и художник не имеет права стоят в стороне от этой борьбы.

Восстановлена социалистическая законность. Обеспечена вера человека в свой завтрашний день.

Миллионам вернули их честь и достоинство…

— Как вы можете догадаться, — заметил Собеседник, повернувшись к Автору, — миллионы — это беспартийные полутрупы, выпущенные из концентрационных лагерей. Сколько миллионов беспартийных уничтожено — об этом в статье «Пора свершений» не упоминается. Но приводится приблизительная цифра «партийных сталинских жертв»… Статья сообщает:

…сотни тысяч, став жертвами беззакония в пору культа личности Сталина, были коммунистами до последнего дыхания…

— А теперь, что ж, теперь вернитесь к своим дневникам и давним заметкам, — сказал Собеседник, поднимаясь из-за стола. — И по-своему подходите к крушению судеб ваших героев. С точки зрения литературы, весьма робко приправленной историзмом. Продолжайте ваше дело, только, пожалуйста, не забудьте, что ваш историзм не перешагнул Сталина. Нет, нет, я вас не обвиняю! Я просто напомню вам, что на XXII съезде, это произошло в 1961 году, Хрущев вторично вернулся к жертвам Сталина и сказал так:

В президиум съезда поступили письма старых большевиков, в которых они предлагают увековечить память тех, кто… стал жертвами в период культа личности Сталина. Мы считаем это предложение правильным… Следует соорудить в Москве памятник, чтобы увековечить память товарищей, ставших жертвами произвола Сталина…

— Слова Хрущева о памятнике жертвам Сталина делегаты съезда, в том числе и Леонид Ильич Брежнев, бурно одобрили. Одобрили! В 1961 году. В 1964 году Брежнев скинул Хрущева и сел на его место. Где памятник жертвам Сталина? О памятнике Брежнев забыл. Вместо памятника — он весьма старательно принялся восстанавливать сталинские «методы» и начал реабилитировать уже не «жертвы», а самого Сталина. Диалектика? Да, ленинская, якобинская диалектика. Забывать о ней вряд ли стоит, даже если вы и не сможете вырваться из-под влияния ваших старых заметок, так чудесно, вместе с вами, оказавшихся в этой уютной европейской квартире. Но я не настаиваю, — примирительно добавил Собеседник, — я далек от мысли рекомендовать вам что-то переиначивать в вашей литературе…

За Собеседником закрылась дверь. Автор погрузился в, свои дневники и записки, чтобы — без оглядки на диалектику! — окунуться в прошлое и рассказать —

О встрече Кулибина с Решковым, после которой ускорилось движение к развязке

Решкову казалось, что прошла вечность с тех пор, как возникла его странная привязанность к Кулибину, к этому отвергнутому всеми идеалисту. Идеалист мечтал создать книгу взлетов и падений, книгу больших дел и разбитых иллюзий.

Такую книгу хотел увидеть Решков. Это было желание обойденного судьбой человека, надежда, что кто-то, со стороны, пусть и мельком, скажет слово и в его оправдание. Только вряд ли появится такая книга! После Кулибина останутся разрозненные заметки. Попадут они в чека. Там их тщательно изучат, старательно выпишут фамилии и начнется розыск.

А может быть запискам суждена другая жизнь?

«Тогда что?» — спросил себя Решков.

Вместо ответа возник образ Кулибина с чистыми глазами. Старик слушал как судья, не удивляющийся исповеди преступника. Мудрый старик знал, что искреннее признание — это еще не всё, что в ворохе деталей и фактов скрыта некая таинственная сущность, имя которой объективная правда. О ней, конечно, можно и забыть. Достаточно фактов и деталей, чтоб всё завершилось виселицей или электрическим стулом.

Мудрый судья пускает в ход весы совести. С одной стороны — преступление, с другой — объективная правда.

Весы застыли в недоумении. Старик склоняет голову.