Моисей

Отказавшись менее чем через сорок дней от взятых на себя обязательств перед Всевышним, евреи вроде бы вполне заслужили такую участь. С другой стороны, если Всевышний произведет новый великий народ от Моисея, то Он никак не нарушит обетование, данное ему праотцам еврейского народа Аврааму, Исааку и Иакову о том, что он сделает их потомков великим и вечным народом — ведь Моисей тоже является потомком этих трех праотцев.

Но вот тут-то и оказывается, что Моисея такое изменение хода мировой истории никак не устраивает. Истинный глава народа, он не мыслит себя без народа и вне народа; его личная судьба неразрывно связана с судьбой его народа — и тем самым Моисей являет нам пример поведения вождя нации на все времена. Одновременно в самих словах Господа Моисей слышит скрытый намек на просьбу удержать Его от столь радикальных действий — ведь тот, кто уже принял решение, не обращается с просьбой к собеседнику оставить его и отойти в сторону, чтобы привести данное решение в исполнение — он просто свершает то, что задумал. Если это справедливо по отношению к человеку, то тем более справедливо по отношению к Богу. И Моисей решает использовать данный ему шанс, но как?! Видимо, осознав, что просто просить Всевышнего за еврейский народ в данном случае малоэффективно, он приводит другие доводы.

Во-первых, говорит Моисей, подобным шагом Всевышний не только не будет способствовать осуществлению Своего трансцендентного плана о приведении всего человечества через евреев к признанию существования Творца и необходимости исполнять Его волю, но и породит искаженное представление о Нем.

Во-вторых, Моисей убеждает Всевышнего, что это будет прямым нарушением Его обетований Аврааму, Исааку и Иакову.

Но — самое главное! — в ответ на упреки Всевышнего в адрес Моисея о том, что это его народ сбился с пути, Моисей мягко и ненавязчиво поправляет Бога: нет, это — Твой народ, Ты сам назвал его Своим народом и таковым он и остается:

«И стал умолять Моше Бога Всесильного Своего, и сказал: "Зачем, Боже, гневаться Тебе на народ Твой, который вывел Ты из страны Египетской мощью великой и дланью могучей? Зачем допускать, чтобы египтяне говорили: на беду Он их вывел — чтобы убить их в горах и стереть их с лица земли. Отступись от гнева Твоего и передумай — не губи народ Свой! Вспомни Авраама, Ицхака и Яакова, рабов Твоих, которым Ты поклялся Самим Собою и говорил им: умножу потомство ваше, сделав его многочисленным, подобно звездам небесным, и всю ту страну, о которой Я говорил, отдам вашим потомкам, и будут они владеть ею вечно".

И передумал Бог, решив не делать того зла, которым он угрожал народу Своему» (Исх. 32:11—14).

Но значил ли отказ Бога от намерения уничтожить еврейский народ, что Тот окончательно сменил гнев на милость и собирается по-прежнему исполнить данные праотцам этого народа обещания? Ответа в тот момент Моисей так и не получил — он очнулся лежащим на жестких камнях горы Синай и обнаружил рядом с собой две сапфировые Скрижали Завета с выбитыми на них Десятью речениями. Согласно раввинистической традиции, эти, первые Скрижали Завета были квадратными, размером в шесть на шесть ладоней (48x48 сантиметров) и толщиной в три ладони (24 сантиметра). Эта же традиция утверждает, что они не были творением рук человеческих, а представляли собой трансформацию духовного, «небесного сапфира» в материальный сапфир, а потому вырезанный на них текст Десяти заповедей читался с обеих сторон одинаково.

Когда Моисей спустился с вершины Синая, его встретил Иисус Навин, и дальше они уже продолжили путь вдвоем. Вскоре их взору открылись шатры, стоявшие на окраине стана, и донесся гомон. Иисус пригляделся — и заметил неподалеку от одного из шатров брошенный на съедение диким зверям труп Хура.

— Что случилось? — спросил Иешуа учителя. — В стане идет битва?

— Не похоже, — ответил Моисей. — В шуме битвы боевой клич победителей всегда мешается с воплем терпящих поражение... Нет, я слышу только песнопения и крики восторга!

Чем ближе подходил Моисей к стану, тем мрачнее и тревожнее становилось у него на душе. Он вновь и вновь мысленно возвращался к своему разговору с Богом. И чем дальше, тем яснее осознавал, что сотворение золотого тельца означало крушение самой идеи единственности Бога, под знаменем которой и по большому счету ради которой и произошло освобождение евреев из египетского рабства. Даже если допустить, что евреи не отказались от веры в единственного Творца Вселенной и видели в тельце всего лишь «заместителя», «преемника» Моисея, это означало, что самому Моисею — человеку из плоти и крови — они приписывали некие черты божества, без которого Сам Всевышний, исключительно Своей волей, не может творить историю. И сама по себе эта мысль была посягательством на чистоту идеи монотеизма.