Моё пост-имаго

Разумеется, «Шнырр Шнорринг» – вовсе не настоящее имя. Так этого типа прозвали мальчишки-газетчики, а после прозвище прижилось. Шнырр Шнорринг был, наверное, наимерзеннейшей личностью во всем Тремпл-Толл. Отвратный, низменный человек, вынюхивающий и подслушивающий, а затем докладывающий обо всем констеблям – не только за плату, но и из гадкого желания, чтобы кого-то взгрели или вздернули. Больше всего он ненавидел детей, а особенно уличных детей, и не упускал ни одного случая, чтобы не наябедничать на них полицейским.

– Так вот, я узнал…– начал Винки, после чего заговорил быстрым-быстрым шепотом, вжав голову в плечи и озираясь по сторонам, – он явно опасался, что упомянутый Шнырр Шнорринг может подслушать. Джаспер внимал ему, распахнув рот…

Доктор Доу тем временем подошел к человеку, одиноко сидящему на трехногой табуретке у трактирного камина. Тот кутался в подранный, видавший виды сюртучок, на его голове сидела мятая шляпа, а на носу – круглые черные очки, какие носят слепые. Рядом примостилась его трость, на ней виднелись следы крысиных зубов.

– О. Добрый доктор. Какая радость, – сказал слепой, протягивая руки в перчатках-митенках к огню.

– Добрый вечер, Бэзил. – Доктор Доу кивнул. – Уверен, вы знаете, что меня к вам привело.

– Да уж, слух у меня что надо, – пробормотал Бэзил. – Иначе как бы я услышал, о чем вы там выспрашивали у нашего доброго мистера Криспи. Вряд ли вас так уж заботят разумные гремлины…

Было в Бэзиле что-то неуловимо кошачье. Быть может, тонкие черные усики, быть может, его поза, а быть может, то, что, в отличие от прочих посетителей паба, пил он сугубо молоко, присербывая из большой стеклянной бутылки. И если он походил на кота, то точно на кота уличного, бездомного. Рукав сюртука висел на нескольких ниточках, половина пуговиц отсутствовала, черные штаны в тонкую белую полоску хвастались дырами, а носки и вовсе отсутствовали – стоптанные остроносые туфли были надеты прямо на грязную босую ногу. При всем этом от внимательного взгляда доктора не могло укрыться то, что побрит Бэзил превосходно, от него едва уловимо пахнет бальзамом, а усики подточены до идеальной линии – это явно была работа цирюльника из «Бритвы Шарли», что на площади Неми-Дрё, – лучшей цирюльни Тремпл-Толл. Ко всему прочему, Бэзил вовсе не выглядел в своем рванье как-то отвратительно или нелицеприятно – как бы это ни было странно, он казался вполне презентабельным джентльменом (переживающим не лучшие времена, но и только). Доктор знал, что это существо коварное, в чем-то подлое и патологически лживое – вероятно, столь же лживое и коварное, как мистер Киттон, которого так превозносит Джаспер. Бэзилу палец в рот не клади. Он шуток не понимает и почти всех кругом воспринимает либо в качестве ходячих кошельков, либо в качестве своих личных врагов. Исключение составлял разве что сам Натаниэль Френсис Доу, ведь Бэзил был его безмерным должником за все те швы и вытащенные пули, залеченные раны и эликсиры от несварения. И Бэзил знал это.

– Я рад, что могу перейти сразу к делу, – сказал доктор. – Бэзил, мистер Криспи сказал, что вы видели поблизости черное существо. Это правда?

– Что? Я? Как я мог его видеть, добрый мой господин доктор? – поверх очков взглянул на доктора Доу Бэзил. В его определенно зрячих (и получше зрячих, чем у многих) глазах застыл лукавый блеск. – Вы ведь сами, вроде бы, подписывали мне лицензию. Так кому как не вам знать, что видеть я уж точно ничего не мог.

Бэзил был главой шайки профессиональных нищих, которые ошивались в окрестностях Чемоданной площади, порой совершая вылазки в благопристойные кварталы Сонн и Набережных. Сегодня в пабе собралась почти вся шайка. Там и здесь проглядывал среди завсегдатаев вечно голодный и не выспавшийся профиль Мелкого, парня шестнадцати лет, протеже самого Бэзила. Даффи «Бутылка» Коллинз, чьей ролью было умело отыгрывать пьяного и изрядно вонючего, от которого люди откупались, лишь бы он отошел, сидел на полу у входа, обхватив дощатое ведро, и репетировал приступ тошноты, чтобы потом включить его в свой репертуар; реквизитная бутылка стояла тут же, под его залатанным локтем. Отталкиваясь толокушками-«утюжками» от грязного заплеванного пола, по пабу колесил на своей тележке, выпрашивая у посетителей то, что оставалось у них на донышке, безногий Счастливчик. Никто не знал, как именно Счастливчик потерял ноги. Сам он часто рассказывал эту трагичную историю, и каждый раз финал оказывается иным: то ему их отрезало трамваем, то оторвало снарядом на войне, то ампутировал доктор-маньяк, охотящийся на несчастных жертв в трущобах, то бывшая злокозненная жена таким образом пыталась привязать его к себе, в любом случае правды не знал никто, кроме самого Счастливчика.