Моё чудовище

Ещё и плечо саднило и жгло, но по сравнению с ладонью, это казалось вообще полной фигнёй, хотя рана на нём тоже кровоточила, а футболка спереди давно уже превратилась из серой в тёмно-бурую и прилипла к животу. Но, может, Игнату это только казалось, потому что перед глазами стоял красный туман, и уже весь мир виделся – как там в книге про Шерлока Холмса? – в багровых тонах. А ещё почему-то мутило, будто перепил или сожрал что-то не то, и земля крутилась всё быстрее, так что он уже не успевал за её вращением и едва держался на ногах.

Игнат привалился к стене, но окружающая реальность всё равно продолжала двигаться, плыла мимо, а у него… у него даже стоять не получалось, не то, чтобы идти. Хотя идти-то всё равно некуда.

Если он завалится домой в таком виде, только получит ещё сильнее. За то, что вляпался в очередное приключение, за то, что вообще до сих пор есть – не сдох, не исчез бесследно. И вот что родителям с ним теперь делать? Сам насобирал на свою задницу проблем, сам и расхлёбывай.

Значит, сейчас домой нельзя, ещё слишком рано. Надо пересидеть, дождаться, когда они точно угомонятся, и уже тогда возвращаться – тихонько пробраться в свою комнату и там уже можно будет перевязать ладонь как следует. И отлежаться тоже.

Ещё хорошо, что этот обдолбанный придурок его просто немного порезал, а не вогнал нож в живот. Игнат успел перехватить лезвие, сжать его в кулаке. Правда ладонь из-за этого пострадала, но ладонь – ерунда, заживёт. А вот от раны в живот, он слышал, умирают долго и мучительно, если вовремя не оказать помощь.

Но где бы ему взять помощь, да ещё вовремя? Самому доползти до больницы? А её нет поблизости. Да и всё уже давно закрылось. И как же стоять тяжело.

Игнат опустился на корточки, скользя плечом по стене, а потом и вовсе уселся на асфальт, согнул колени, прижав ими к животу всё сильнее горящую огнём руку, съёжился, прислонился виском к холодному бетону.

Терпеть боль становилось всё сложнее, хотелось заскулить, и какая-то неведомая сила против воли выдавливала из глаз слёзы. А с губ внезапно сорвалось почти беззвучное:

– Мам.

Он точно не хотел говорить ничего такого, потому что прекрасно знал – бесполезно, она не услышит и не придёт. Это не про неё, настоящую, это вообще что-то другое, обезличенное. Просто набор звуков, который складывается сам по себе, неосознанно. Как заклинание или волшебное слово, способное спасти от страха, укрепить силы, снять боль, создать видимость, что ты не один, что кому-то нужен, что у тебя тоже кто-то есть.

– Мам.

И она неожиданно отозвалась, тронула за плечо:

– Мальчик! Мальчик! Что с тобой?

Только странно – почему она называла его мальчиком? Имя забыла?

– Игнат, – прошептал он и услышал в ответ напряжённо-встревоженное:

– Что? Что ты говоришь?

– Я – Игнат, – повторил он громче, потом пояснил ещё подробнее и с напором: – Меня зовут Игнат. Ты что, не помнишь?

– Да, да, конечно, Игнат. Ты почему тут сидишь? У тебя всё хорошо?

– Угу, хорошо.

Он попытался встать – упёрся здоровой рукой в асфальт, оттолкнулся – но получилось только чуть-чуть приподняться, да ещё одно колено распрямилось, и голова запрокинулась.

– Господи! Да ты весь в крови!

– Это фигня, – убеждённо заявил он. – Это…

– Да что ты такое говоришь? – прозвучало раньше, чем он успел подобрать подходящее слово. – Господи! Да что с тобой произошло? Ты ранен? Тебя избили? Порезали?

Нет, это была не мама. Какая-то незнакомая тётка. Гораздо старше. Хотя он слышал, как люди говорили, будто его мать, из-за того, что ширяется и пьёт, тоже выглядит старше своих тридцати с небольшим. А у этой лицо не опухшее и не помятое, просто возраст. Ещё и черты такие добрые и мягкие. И руки добрые и мягкие, а ещё сильные, обхватили и тянули вверх.

– Ну давай, малыш, постарайся, вставай.

Да какой он малыш? Ему давно уже тринадцать.

– Тебе в больницу надо, а здесь даже позвонить неоткуда. Уж потерпи как-нибудь немного. Не оставлять же тут опять одного. Давай хоть до двора дойдём, а потом я до квартиры добегу, «Скорую» наберу. Ну давай, Игнатушка, поднимайся.

И он поднялся, ну да, скорее всего. Просто дальше плохо помнил – как всё-таки добрались до лавочки во дворе, как сидел и ждал и как, почему-то, хотелось спать, даже не взирая на боль. Глаза сами слипались, и порой он и правда проваливался в темноту, потом снова приходил в себя. Как тётка появилась опять, притащив с собой то ли покрывало, то ли куртку, накинула ему на плечи, закутала, а он сопротивлялся. Потому что – испачкается же. Он ведь и правда весь перемазался кровью.

Потом действительно приехала «Скорая», Игната уложили на каталку, машина стронулась с места, и какой-то голос всю дорогу повторял его имя и недовольно твердил «Держись. Не отключайся», и ещё что-то про потерю крови.

А может, это было два голоса? Потому что та тётка не бросила его одного, сидела рядом и, кажется, гладила по голове, словно маленького. И это она постоянно звала его по имени, не позволяя далеко уйти и потеряться. Хотя в конце концов он всё-таки отключился, когда ему вкололи обезболивающее. Или даже раньше.