Моя жизнь

Рано утром, придя в себя, я поняла, что, как ни велика боль, алкоголь помогает забыться. И я начала пить.

В этом не было для меня ничего необычного. Там, где я родилась, пили все. Когда я была грудным ребёнком, моя бабушка давала мне по утрам соску с красным вином, разбавленным водой. Чтобы придать мне силы.

Это привело к моей почти полной слепоте до семилетнего возраста (газеты уже достаточно писали об этом).

И если бы не то чудо в Лурде… Чудо, о котором я не смею говорить, чтобы не совершить кощунство.

Алкоголь тоже может иногда вызвать чудо, но это чудо дьявола. Как только я почувствовала, что алкоголь помогает забыться, я погибла.

Мне всегда нужно было что-нибудь забыть: свою бедность или богатство. Даже в тот день, когда я смогла наконец сбросить, как старое изношенное платье, нищету, я не перестала пить. Ведь богатство не освобождает от страданий и желания избавиться от них.

Но самое ужасное я пережила в Нью-Йорке. Этот мальчик, о котором я уже говорила и чье имя не хочу называть, потому что я всегда предпочитаю умалчивать имена тех, кто причинил мне зло, — этот мальчик, для которого я столько сделала, бросил меня после отвратительной, мерзкой сцены.

А вечером, как всегда, я пела в кабаре «Версаль». Ведь я могла найти силы петь даже в день смерти Сердана, даже тогда. Но выступление закончилось, и я потребовала шампанского, много шампанского, которое мы пили с моей подругой Жинет и со всеми, кто хотел.

Вскоре все завертелось передо мной, я упала на пол и на четвереньках, с лаем, поползла через зал. Я кричала: «I am a dog![8]»

Моя подруга Жинет шла рядом со мной, изображая, что ведет меня на поводке, и время от времени повторяла: «Да не кусайся ты, грязное животное!»

Это было отвратительно, невыносимо!.. Но в это время я не испытывала никаких страданий. Зато каждый раз, когда я таким образом теряла голову, просыпаясь утром бледная как смерть, я сгорала от стыда и клялась себе не пить больше. Я ходила в церковь, стояла перед Богоматерью на коленях и молила ее: «Вы же знаете, почему я пью, знаете, мои мучения, помогите мне!»

И я обещала не пить в течение целого года! Но вскоре я встречала нового мужчину, и все начиналось сначала.

Как-то в Рио-де-Жанейро я спуталась с одним музыкантом. Звали его Жак. Это был один из лучших людей, встречавшихся в моей жизни. Я вела себя с ним отвратительно, а он все терпел. И вдруг я почувствовала отвращение к себе. Я заперлась одна в своей комнате, поставила около себя длинный ряд бутылок с пивом и пила, пила, чтобы уснуть, забыться…

Понадобились годы, чтобы понять, как медленно, но верно я губила себя.

Сначала я даже гордилась, что могу так пить. Я заставляла пить всех окружавших меня, и им приходилось проявлять выносливость, чтобы заслужить мое уважение.

Однажды в Лионе мы с Жаком Пиллсом ночью, после нашего выступления, зашли в бистро, твердо решив не пить ничего, кроме кружки пива…В восемь часов утра, когда хозяин и официант уже не выдержали и храпели прямо за столом, мы с Жаком, держась за руки, все еще стояли у стойки бара. Вид у нас был ужасающий. Жак разбудил хозяина, ловко бросая на прилавок монеты, и мы решили пойти позавтракать в «Баланс». Жак сел за руль машины.

Войдя в отель, он заказал яиц и белого вина! Мы чувствовали себя счастливыми и бодрыми. Взглянув на Жака, я сказала: «Это не человек, а скала! Он несокрушим! Несмотря на такую ночь, он трезвый и в прекрасной форме!»

Жак протяжно зевнул и спросил: «Скажи, Диду, а кто нас сюда довез?»

Я захохотала как идиотка. Мне это показалось очень забавным…

Но однажды из-за алкоголя я предала свою публику. Я, всегда готовая чем угодно пожертвовать ради нее.

Это было в 1953 году в «Казино де Руайя», во время гастролей. Я пила почти с самого утра и на сцену вышла нетвердой походкой, с осоловевшими глазами, едва ворочая языком. Когда оркестр заиграл первую песню, мне казалось, что я никогда не смогу начать. Я должна была спеть: Merchant par-dessus les tempetes[9]». А спела: «Marchi les blaches gourmettes[10]».

Какой-то зритель закричал: «На каком языке она поет?»

Память изменила мне, голова была как в тисках, я не могла вспомнить ни одного слова.

И в этот момент публика все поняла. Её первые свистки вернули меня к действительности, я вновь обрела память и окончательно протрезвела. Но мной овладел страх…

На этот раз я окончательно решила больше не пить. Но было поздно: мой организм был уже отравлен. Каждый раз, обещая покончить с этим, я нарушала свое слово.

Вопреки себе, врачам, друзьям я прибегала к самым невероятным уловкам, чтобы все-таки пить.

Врачи запрещали мне даже глоток спиртного. Я делала вид, что подчиняюсь, но выполняла их предписания «по-своему». За столом я ничего не пила, кроме минеральной воды, но заказывала себе дыню — в портвейне, землянику — в вине, ананас — в кирше. Я была так пропитана алкоголем, что для меня и этого было достаточно: я вставала из-за стола шатаясь.