Моя жизнь. Записки суфражистки

Как ни была я мала, – мне было не больше пяти лет, – я прекрасно понимала значение слов рабство

и освобождение. С младенчества я привыкла слышать споры за и против рабства и по поводу американской гражданской войны. Общественное мнение Англии резко разделилось по вопросу и о рабстве, и об отпадении Южных Штатов. Говоря вообще, имущие классы стояли за рабство, но было и немало исключений. Большинство друзей нашей семьи были против рабства, а мой отец, Роберт Гульден, всегда являлся самым пылким сторонником освобождения. Моя мать так увлекалась романом Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», что постоянно черпала из него рассказы для нас перед сном. Рассказы эти живы поныне в моей памяти, ибо произвели на меня самое глубокое впечатление. Я и сейчас живо помню то волнение, какое испытывала каждый раз, когда моя мать рассказывала о бегстве Элизы по льдинам черев реку Огайо, о неудавшемся преследовании ее и ее спасении благодаря помощи решительного старика-квакера. Я помню еще другой эпизод, заставлявший меня дрожать от волнения – это побег мальчика-негра с плантации жестокого хозяина. Мальчик никогда еще не видел железной дороги, и когда, бродя вдоль неведомых ему рельс, он услышал гул приближающегося поезда, ему почудилось в скрипе колес повторение одних и тех же ужасных слов: «хватай негра! хватай негра!». Это было ужасно, и всякий раз, когда мне в детстве приходилось ехать по железной дороге, я думала об этом бедном, беглом рабе, старающемся ускользнуть от преследующего его чудовища.

Эти рассказы, постоянные подписки и сборы денег для различных начинаний, о которых я слышала столько разговоров, навеки запечатлелись в моем уме и повлияли на мое развитие. Они пробудили во мне двоякого рода чувствования, на которые я чутко отзывалась в течение всей своей жизни. Это, во-первых, преклонение и удивление перед тем духом борьбы и героического самопожертвования, который один не дает замереть цивилизации, и, во-вторых, не меньшее уважение к более спокойному умонастроению, побуждающему смягчать и исцелять раны, наносимые войною.

Не помню времени, когда я не могла читать или когда чтение не было для меня наслаждением и утешением. Больше всего любила я произведения романтического и идеалистического характера, увлекалась сочинениями Буньяна, «Французской революцией» Карлейля…

Влияла на меня и атмосфера моего родного города. Манчестер принадлежит к числу городов, переживших немало бурных эпизодов, в особенности политического характера. Его граждане в своей массе настроены были либерально, являлись защитниками свободы слова и свободы мнений. В конце 60-х годов в Манчестере имело место одно из тех ужасных событий, которые являются исключением из правила. Оно произошло в связи с восстанием фениев в Ирландии. Разразился мятеж фениев, и полиция арестовала их вождей. Этих последних в тюремной карете повезли в тюрьму. По пути карета была остановлена и сделана попытка освободить арестованных. Один из нападавших выстрелил из револьвера, стараясь разбить замок в дверцах кареты. Один из полицейских оказался смертельно ранен; часть нападавших была арестована и обвинена в убийстве. Я отлично помню это событие, хотя и не была сама очевидицей его; я точно сейчас слышу возбужденный рассказ о нем моего старшего брата.

Закончилось это происшествие одною из тех роковых ошибок, какие нередко делает юстиция. Хотя выстрел был произведен без малейшего намерения убить кого-нибудь, арестованных обвинили в предумышленном убийстве и три из них были осуждены и повешены. Проходя как-то мимо тюрьмы, по дороге из школы домой, я в полуоткрытые ворота увидела остатки недавно убранной виселицы. Меня объял ужас, и я сразу прониклась убеждением, что казнь их была ошибкой, хуже того – преступлением. В эту минуту во мне зародилось сознание одного из самых ужасных фактов жизни – того, что часто справедливость и судебный приговор далеки друг от друга, как небо от земли.

Я привела этот факт из моего раннего детства, чтобы иллюстрировать то положение, что впечатления детства часто больше влияют на формирование характера и на будущую деятельность человека, чем наследственность или воспитание. Мне также хотелось показать, что сторонницей милитантства я сделалась в значительной степени в силу сочувствия. Мне лично не пришлось испытывать лишений и огорчений, которые стольких мужчин и женщин заставляют почувствовать и сознать существующую социальную несправедливость. Мое детство протекало в счастливой домашней обстановке и было окружено любовью, хотя и тогда уже родилось во мне чувство неудовлетворенности.

Я смутно чувствовала неодинаковость положения в семье моих братьев и моего с сестрой. В то время, как, например, воспитанию и образованию братьев отец придавал очень большое значение, к образованию моему и моей сестры относились с полным равнодушием.