Моя жизнь. Встречи с Есениным

Я опоздала на дневной спектакль на полчаса. Колонн заполнил этот промежуток музыкой. В течение всех танцев я дрожала от страха за своего ребенка, которого обожала, и чувствовала, что если с ним что-нибудь случится, я не переживу его. Но все обошлось.

Дирдрэ уже бегала и танцевала. Она была исключительно миловидна и казалась прекрасной миниатюрой с Эллен Терри.

Событием сезона явился бал у Бриссона[59], на который были приглашены все артисты и литературные светила Парижа. Каждый должен был представлять собой какое-нибудь литературное произведение. Я отправилась на бал в качестве вакханки Еврипида и в облике вакханки встретила Мунэ-Сюлли в греческой одежде, олицетворявшего собой самого Диониса. Я танцевала с ним весь вечер — или, вернее, я танцевала перед ним, ибо великий Мунэ презирал современные танцы. Вокруг шептались, что наше поведение чрезвычайно скандально. Но в действительности оно было вполне невинно, и я доставила великому артисту несколько часов развлечения, которых он вполне заслужил. Казалось очень странным, что при своей американской невинности я могла в этот вечер так шокировать Париж!

За короткое время я успела достигнуть того предела, когда вновь наметился материальный крах. Моих средств не хватало на покрытие всех расходов по растущей школе.

За заработанные мной деньги я усыновила, заботилась и воспитывала сорок детей, двадцать из которых находились в Германии, а двадцать — в Париже. К тому же помогала и другим людям. Однажды я шутя сказала своей сестре Элизабет:

— Так не может продолжаться! Я превысила свой счет в банке. Если мы хотим, чтобы школа продолжала свое существование, мы должны разыскать какого-нибудь миллионера.

Стоило мне высказать это пожелание, как оно овладело мной.

— Я должна разыскать какого-нибудь миллионера! — повторяла я сто раз на день, сперва шутя, а затем, под конец, уже серьезно.

Как-то утром, после особенно удачного концерта в театре «Гайете-Лирик», я сидела в своей уборной перед зеркалом. Помнится, что мои волосы были завернуты в папильотки для дневного спектакля и прикрыты кружевным чепчиком. Вошла горничная с визитной карточкой, на которой я прочла очень известную фамилию, и тут меня осенило: «Вот мой миллионер!»

— Впустите его!

Он вошел, высокий, белокурый, с вьющимися волосами и бородой. Моей первой мыслью было: Лоэнгрин[60]. У него был очаровательный голос, но сам он казался застенчивым. «Он похож на большого мальчика, которому подвязали бороду», — подумала я.

— Вы меня не знаете, но я часто аплодировал вашему дивному искусству, — сказал он.

Тогда странное ощущение овладело мною. Я уже встречала прежде этого человека. Но где? Как во сне я вспомнила похороны князя Полиньяка, себя, горько плачущую молодую девушку, длинные ряды родственников в боковом приделе церкви. Кто-то вытолкнул меня вперед. «Нужно поздороваться», — шепнули мне. И я, охваченная искренним горем от смерти своего дорогого друга, пожимала руку всем родственникам, одному за другим. И внезапно я вспомнила взгляд одного из них.

Это был высокий человек, который сейчас стоял передо мной.

Мы впервые встретились в церкви возле гроба, что не предвещало счастья. Тем не менее, с этой минуты я поняла, что ко мне явился мой миллионер.

— Я восхищаюсь вашим искусством, вашей смелостью, вашей школой. Я пришел помочь вам. Что я могу для вас сделать? Не хотели бы вы, например, поехать со всеми вашими танцующими детьми на небольшую виллу на Ривьере, у моря, и там создавать новые танцы? О расходах вам не следует беспокоиться. Я принимаю их на себя. Вы совершили огромную работу, вы, должно быть, устали. Возложите же все теперь на меня.

Через неделю вся моя маленькая труппа находилась в вагоне первого класса, уносясь к морю и солнечному свету. Лоэнгрин встретил нас на вокзале. Одетый во все белое, он, казалось, сиял. Нас привезли на небольшую виллу у моря. С ее террасы открывался вид на белокрылую яхту хозяина виллы.

— Она называется «Леди Алиция», — сказал он. — Но, может быть, теперь мы переименуем ее в «Ирис».

Дети танцевали вокруг под апельсиновыми деревьями в своих коротких синих туниках. Лоэнгрин был чрезвычайно ласков и очарователен с детьми, заботился об удобствах каждого в отдельности. Его преданность детям присоединила доверие к тому чувству благодарности, которое я уже питала к нему. Благодаря ежедневному общению этому чувству суждено было вскоре перерасти в нечто более глубокое. В то время, однако, я относилась к нему лишь как к своему рыцарю, почти благоговейно поклоняясь ему на расстоянии.

Я с детьми находилась на вилле в Болье, а Лоэнгрин жил в фешенебельном отеле в Ницце. Время от времени он приглашал меня пообедать с ним. Помню, как я вошла в своей скромной греческой тунике и смутилась, встретив там женщину в чудном ярком платье, увешанную бриллиантами и жемчугами. Я сразу почувствовала, что она мой враг. Она вселила в меня страх, который впоследствии оправдался.