Моя жизнь. Встречи с Есениным

Пресловутое словцо «есенинщина» пошло гулять по стране как синоним упадочничества. Но одновременно началась и борьба за молодежь, за Есенина и против «есенинщины». Борьбу эту возглавили Луначарский, Горький, Маяковский, Демьян Бедный, Безыменский.

Маяковский тогда писал: «Над собою чуть не полк расправу учинил!»

Луначарский писал: «Самым крупным борцом против «есенинщины» был сам Есенин».

Стало известно предсмертное стихотворение Есенина, оканчивающееся словами:

В этой жизни умереть не ново,
Но и жить, конечно, не новей.

«…Сразу стало ясно, — писал Маяковский, — сколько колеблющихся этот сильный стих, именно стих подведет под петлю или револьвер… С этим можно и надо бороться только стихом.

Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи о Есенине. Заказ исключительный, важный и срочный, так как есенинские строки начали действовать быстро и без промаха… Надо отобрать Есенина у пользующихся его смертью».

Перефразируя пессимистическую концовку предсмертного стихотворения Есенина, Маяковский писал:

В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно
трудней.

Алексей Толстой вскоре после смерти Есенина писал: «Он горел во время революции и задохнулся в будни, он ушел от деревни и не пришел к городу. Последние годы его жизни были расточением его гения. Он расточал себя». «Крупнейший поэт современья…» — писал Леонид Леонов.

Через год после смерти Есенина, в декабре 1926 года в театре Мейерхольда был проведен диспут на тему «Есенин и «есенинщина»». Диспут был бурным. «Не аудитория, а кипящий котел, а ведь там была исключительно молодежь, рабфаковцы, вузовцы!.. — писала газета «Известия». — Очевидно, термином «есенинщина» (по крайней мере, судя по данной аудитории) есенинская поэзия не только не развенчана, но ее обаяние вряд ли поколеблено». «Пора изъять этот термин из употребления, скорбно и дружно склоним головы перед этой большой могилой…» — говорил А. Воронский. Даже самый крайний в то время напостовец В. В. Ермилов и тот вынужден был встать на защиту Есенина от «есенинщины»: «Характеризовать поэзию Есенина только как поэзию упадочничества — просто глупость, потому что творчество его сложно и многообразно»…

Овациями встретили Орешина, поэта, друга Есенина. В президиум без конца сыпались записки. Выступавшие говорили, что молодежь ждет правильной оценки творчества Есенина.

Не так давно в день рождения Есенина, вместе с сестрами поэта Екатериной Александровной и Александрой Александровной Есениными и К. Л. Зелинским мы приехали на Ваганьковское кладбище. Еще издали мы увидели у могилы множество людей. Люди знают и помнят эту дату. Вся могила была засыпана цветами. Люди стояли молча. За них говорили принесенные ими цветы…

Но вернемся к тем далеким годам.

Осенью 1927 года мы со студией приехали в Крым. Наш тяжелый автобус, выехав из Ялты и покрутив вокруг гурзуфской горы Медведь, вкатился в Алушту и остановился у самого оживленного места курорта — возле автостанции. Я выпрыгнул из автобуса и чуть не наскочил на одиноко стоявшего Маяковского.

Он пожал мою руку с силой абсолютного чемпиона по боксу.

— Отдыхаете в Алуште? — спросил я, потирая руку.

— Нет, приехал. Сегодня тут мой вечер.

— Как? — встревожился я. — Сегодня мы выступаем в курзале.

— Вы аристократы. А я скромно — в санаторном клубике… А вы все с «есенятами»? — сказал он, поглядывая на высыпавших из автобуса девушек, подростков и девочек, составлявших тогда производственную группу школы-студии.

— Вернее, с «дунканятами», — ответил я, — а то «есенята» звучит как «бесенята».

Маяковский смотрел на веселый цветник в одинаковых легких розовых платьях, внезапно выросший на пыльном шоссе.

— Такие «бесенята» если вскочат в ребро, тут тебе и крышка… — пробасил он и тут же добавил: — Жара. Духота. А горло окатить нечем. Продают что-то подкрашенное, — повернулся он в сторону водного киоска.

— Можно здесь пива холодного выпить, — показал я на серый каменный дом напротив, во втором этаже которого помещался единственный ресторан Алушты.

— Мысль правильная. Пойдемте! (Сказал, как команду подал, — нельзя не подчиниться.)

Мы поднялись в совсем пустой ресторан, сели за столик и заказали пива.

— Едешь из Ялты, — сказал Маяковский, — видишь то с той, то с другой стороны, как медведь уткнулся мордой в Черное море, чтобы выпить его, и думаешь, как ему осточертело и опротивело пить веками соленую воду…

Маяковский замолчал и вдруг сказал:

— Да… Есенин…

Может быть, он ответил вслух на какие-то свои мысли?

Тут подали пиво. Он налил два стакана, отхлебнул от своего и поставил его обратно на стол. Пиво было теплым, как подогретое.

— Это хуже, чем пойло для гурзуфского медведя.

Мы вышли и распрощались.

Из Крыма студия выехала в Ростов-на-Дону, где в первую же ночь я проснулся от какого-то гула. Даже моя кровать чуть-чуть сдвинулась. Это был отзвук второго, очень сильного землетрясения в Крыму. Мы проскочили через Крым между двумя землетрясениями.