Моя жизнь среди индейцев

«Когда я был еще ребенком, — сказал он, — мой отец, как я вспоминаю, часто упоминал о принадлежавшей ему ферме в Миссури. Оставив службу в Американской пушной компании, он стал независимым торговцем и почти ежегодно ездил в Сент-Луис для сбыта мехов. Постепенно его пребывание становилось все продолжительнее, и наконец он совсем прекратил занятие торговлей и остался на юге, на своей ферме, лишь изредка навещая нас. Несмотря на молодость, я чувствовал сильное желание самому стать торговцем и усердно работал у тех, к кому отец помещал меня, начиная с майора Доусона, служившего здесь начальником фактории Компании. Хоть это и нескромно, но могу сказать, что я делал довольно быстрые успехи, более быстрые, чем рассчитывал мой отец и он намеревался со временем отправить меня учиться дальше в школу, в Штатах.

Случилось наконец так, что отец, уехав, не возвращался два года подряд. Мои друзья решили сами взяться за это дело и отправить меня в знакомую школу в Сент-Джо (в штате Миссури). Они набили мне карман деньгами и посадили на пароходик, который отошел в первых числах сентября. Стоимость проезда вниз по реке составляла, кстати, триста долларов, но меня всю дорогу везли зайцем. Путешествие было долгое и скучное, особенно в нижнем течении реки, где она текла медленно и пароход задерживали встречные ветры. Мы прибыли в Сент-Джо поздней осенью, и я сейчас же отправился в выбранное для меня место, школу-пансионат, куда принимали также и приходящих учеников. Тут-то и начались неприятности. Хотя несколько товарищей по школе любили меня и относились ко мне хорошо, но большинство обижало меня и насмехалось надо мной, называя „подлым индейцем“ и другими оскорбительными прозвищами. Я терпел это, сколько мог, до тех пор, собственно говоря, пока они не начали называть меня трусом. Называть трусом меня, когда я уже побывал в двух настоящих битвах, где были убитые, и сам тоже стрелял в бою! Ну, когда они назвали меня трусом, я засучил рукава и дал троим или четверым хорошую взбучку, хотя совсем не привык к дракам такого рода. После этого меня оставили в покое, но все равно продолжали ненавидеть.

Я не писал отцу, где я, так как у меня созрел план устроить ему маленький сюрприз. Когда подошли рождественские каникулы, я отправился к нему погостить. Часть пути я проехал в поезде, и это мне показалось замечательным событием. Потом пересел в дилижанс, и однажды вечером меня высадили милях в двух от отцовского дома. Я пошел пешком, расспрашивая дорогу, и в сумерках увидел этот дом, очень славный, чистенький, выбеленный домик, окруженный хорошими фруктовыми и другими деревьями. Кто-то шел в мою сторону по дороге, я всмотрелся — отец! Когда он узнал меня, то пустился бегом, обхватил мои плечи, поцеловал и сказал, что любит меня больше всех остальных. Я не понял, что значит „больше всех остальных“, но скоро я узнал, что он хотел сказать. Он задал мне множество вопросов — как я добрался, как поживает моя мать и все его друзья; потом несколько минут он постоял молча, опираясь на мое плечо, и наконец сказал:

— Мой мальчик, я надеялся, что ты никогда не узнаешь то, что я должен тебе сказать, во всяком случае узнаешь не раньше, чем я умру. Но сейчас я должен сказать тебе все: вон там, в этом доме, живет женщина, на которой я женился, и у нас есть дети, мальчик и девочка. Я могу ввести тебя туда и представить только как друга, как сына старинного моего друга из Монтаны. Мне стыдно, но приходится это говорить. Ты пойдешь ко мне?

— Да, — ответил я, — я пойду с тобой.

И мы пошли в дом.

Жена его, очень милая женщина, и дети, оба моложе меня, были добры ко мне. Они мне понравились против моей воли, но в то же время мне было очень грустно. Ночью, отправившись спать в свою комнату, я плакал.

Мы с отцом много раз беседовали наедине, и он все повторял, что любит меня больше всех остальных, что я для него на первом месте. Конечно, я не мог оставаться там долго, положение мое было слишком тягостно. В последний раз, когда мы с ним разговаривали, он спросил, собираюсь ли я рассказать матери о том, что узнал. Я ответил, что не намерен ничего рассказывать. Так мы расстались, и я вернулся в школу. И сейчас моя мать ничего не знает об этой его другой жизни. Он приезжает и живет с нами, иногда целое лето. Она его любит, и я уверен, что если бы она узнала, что он сделал, то это убило бы ее. И узнай об этом та женщина, ее бы это тоже убило. Но ведь он мой отец, и я же люблю его. Я не могу не любить его, что бы он ни сделал».