Моя жизнь среди индейцев

Но одно дело мужьям скво так и не удалось провести: они не смогли избавить резервацию от стад королей скота. Эти важные люди устанавливали «взаимопонимание» с некоторыми агентами, а иногда с весьма влиятельными политическими деятелями. Стада королей скота оставались в резервации, размножались и портили сочные пастбища. Большинство индейцев и мужей скво заботливо пасло свои маленькие стада в каком-нибудь подходящем месте, как можно ближе к дому. Но неизменно, один раз весной, один раз осенью, устраиваемый королями скота сбор стад для клеймения охватывал резервацию, как пожар. Тридцать или сорок объездчиков на резвых лошадях налетали на такое маленькое индейское стадо. Часть сгоняемого скота смешивалась с индейским скотом, но объездчики не останавливались, чтобы отделить чужой скот, им было некогда. Они гнали весь скот в отдаленный пункт, в загон для клеймения, и владелец маленького стада навсегда терял большую или меньшую часть скота. Наконец, как мне говорили, индейцы настояли перед Управлением, чтобы южную и восточную сторону резервации обнесли изгородью, рассчитывая, что чужой скот не сможет проникать на индийскую территорию, а их собственный скот останется на ней. Огораживать западную и северную стороны не было надобности, так как западную границу резервации образуют Скалистые горы, а северную — Канадская пограничная линия. Постройка изгороди обошлась в 30000 долларов а потом короли скота получили разрешение на выпас 30000 голов скота на огороженной территории.

Конец черноногих едва не наступил прошлой зимой. [62] Управление по делам индейцев постановило, что трудоспособные будут лишены рационов. В этой голой местности нет никаких шансов получить работу, так как скотоводческие фермы немногочисленны и отстоят далеко друг от друга. Даже если человеку удастся наняться на работу на три месяца в летнее время — вещь почти невозможная, — то его заработка ни в коем случае не хватит на то, чтобы содержать семью весь год. В январе один мой друг писал мне: «Сегодня я побывал в резервации и посетил многих старых друзей. В большинстве домов продовольствия очень мало, большей частью нет ничего, и народ грустно сидит вокруг печки и пьет ягодный чай». Ягода и я ушли со старожилами в резервацию. Мы продали форт Конрад. Ягода купил дело торговца в резервации — права и товары — за триста долларов.

Я вбил себе в голову сумасшедшую мысль, что хочу стать овцеводом. Отыскав хорошие источники воды и луга милях в двенадцати выше форта Конрад, я построил несколько хороших хлевов и дом, заготовил большие скирды сена. Скотоводы спалили мое хозяйство. Думаю, они поступили правильно, так как источник, который я отыскал, служил единственным водопоем на много миль кругом.

Я бросил почерневшие развалины и последовал за Ягодой. Хорошо, что скотоводы спалили мой дом, ибо благодаря этому я могу сказать с чистым сердцем, что не принимал участия в опустошении некогда прекрасных прерий Монтаны.

Мы с Нэтаки построили себе дом в прелестной долине, где росла высокая зеленая трава. Строился он долго. В горах, где я рубил лес для дома, так хорошо жилось в палатке под величественными соснами, что мы с трудом отрывались на два дня, чтобы доставить домой воз материала. В лесу нас отвлекало от рубки множество приятных вещей; топор стоял прислоненный к пню в течение долгих мечтательных дней, в то время как мы уходили ловить форель, выслеживали оленей или медведей, или же просто сидели у палатки, слушая шум ветра в верхушках сосен, глядя на белок, воровавших остатки нашего завтрака, или на важно выступающего случайного тетерева.

— Какой здесь покой, — сказала однажды Нэтаки, — как прекрасны сосны, как прелестны хрупкие цветы, растущие в сырых тенистых местах. И все же есть что-то пугающее в больших лесах. Люди моего племени редко решаются входить в них в одиночестве. Охотники всегда отправляются в лес вдвоем или по три-четыре человека, а женщины, когда нужно рубить жерди для палатки, ходят большой компанией и всегда берут с собой мужей.

— Но чего они боятся? — спросил я, — не понимаю, чего им опасаться.