Моя жизнь среди индейцев

Табуном Нэтаки ведал ее дядя, Рыбья Шкура, у которого тоже было много лошадей. Когда на другой день, после того как мы нашли женщину снейк, лошадей Нэтаки выгнали на пастбище, она выбрала сытую, толстобрюхую пегую лошадь, выпросила у одной из теток старое женское седло, положила его на лошадь и отвела ее к палатке Хорькового Хвоста. Она передала женщине снейк концы поводьев. Сначала та не понимала, что означает этот жест. Но когда Нэтаки знаками объяснила ей, что лошадь будет ее, что это подарок, она так радовалась, что приятно было на нее смотреть. Обе женщины очень подружились, и некоторое время женщина снейк жила с нами. «Я отдыхаю, — говорила она, — и расспрашиваю посетителей из других племен. Если я вскоре ничего не услышу о своем вожде, то снова отправлюсь на поиски.

Но ей не было суждено исполнить свое намерение. Однажды, когда Нэтаки и она собирали в лесу дрова, мимо них прошел направлявшийся в наш лагерь отряд племени блад. Она побежала за ними со всех ног. Нэтаки последовала за ней, думая, что бедная женщина лишилась разума. Гости слезли с лошадей и вошли в палатку нашего вождя. Женщина снейк, взволнованная, дрожащая, указывала на чернопегую лошадь, одну из тех, на которых приехали гости, и говорила на языке жестов:

— Я знаю ее, лошадь моего вождя. Спросите этого человека, где он ее взял.

Нэтаки вошла в палатку и передала просьбу одной из женщин, а та, как только в разговоре наступила пауза, повторила просьбу Большому Озеру. Конечно, все ее слышали, и один из гостей сказал:

— Пегая лошадь моя, я захватил ее.

— Введите эту женщину сюда, — приказал Большое Озере и рассказал гостям о том, как мы нашли ее одну в прерии, про ее сон и поиски мужа.

Она вошла, горя нетерпением, позабыв о врожденной женской робости, туда, где сидело много вождей и старейшин.

— Кто, — быстро показывала она жестами, — кто ехал на пегой лошади?

— Я, — ответил жестами блад, — в чем дело?

— Это моя лошадь, лошадь моего мужа, та, на которой он выехал из дому однажды утром, три месяца тому назад. Что с моим мужем? Видел ли ты его? Как его лошадь попала к тебе?

Блад поколебался мгновение, затем ответил:

— Мы были в военном походе, далеко к югу от Много дающей земли. note 31Как-то на рассвете на нас напал человек верхом на пегой лошади, и я убил его. Лошадь я взял себе.

Когда он жестами отвечал ей, женщина вдруг заметила ем ожерелье из медвежьих когтей. Указывая на него, она задохнулась ужасным, полным отчаяния рыданием и выбежала вон из палатки. Она пробежала, плача, через лагерь, села на краю леса, накрыла голову плащом и начала причитать по убитому.

Слыхал ли читатель когда-нибудь, как женщина из прерии оплакивает потерю любимых, как она в отчаянии, с разбитым сердцем часами повторяет его или ее имя, снова и снова? Нет ничего на свете горестнее, сильнее передающего чувство человека, которого смерть лишила любимого ребенка, родственника, товарища. Я могу сравнить с этим одно — стон горюющей голубки. Этот плач воплощает все чувства, все мысли совершенно одинокой, покинутой. Я где-то читал или слышал, будто бы индеец, сегодня потерявший кого-нибудь, забывает об этом назавтра. К черноногим и манданам это никак не относится. Не раз я слышал, как черноногие горюют о человеке, умершем много лет тому назад. Манданы заботились об останках покойников. Каждая семья хоронила своих на кладбище, располагая могилы маленьким кругом, и оставшиеся в живых часто отправлялись туда, чтобы положить там самую лучшую еду и поговорить с черепами дорогих покойников в точности так, как если бы они были живы во плоти. Не годится англосаксу кичиться постоянством своих привязанностей; этому он может еще поучиться у презираемых им краснокожих. У индейцев — я говорю об упомянутых выше двух племенах — никогда не бывало разводов, кроме случаев, когда они были вызваны супружеской изменой, да и такие разводы были редки. Никогда также индейцы не мучат и не бросают своих детей. Родители индейцы безгранично любят своих детей, гордятся ими, жертвуют им всем. И с такой же любовью молодежь относится к старшим. Семейные узы у них священны.

Я часто слышал, как черноногие называют белых бессердечными за то, что они оставили своих родителей и родной дом, чтобы странствовать в поисках приключений по чужим землям. Они не могут понять, как человек, чувствующий по-настоящему, может расстаться с отцом и матерью, как бывает у нас, на месяцы и годы. «Жестокие сердца», «сердца из камня», — говорят они о нас, и не без основания.

Женщина снейк продолжала горевать, проводя в плаче большую часть времени наверху на холме или на опушке леса. Она отрезала себе волосы, расцарапала щиколотки, мало ела, похудела, смотрела на все безучастно. Наконец настал день, когда она, вместо того чтобы встать со всеми жившими в палатке Хорькового Хвоста, осталась лежать на своем ложе.