Моя жизнь. Моя вера

Как-то стали обсуждать очень серьезный вопрос. Я считал, что отсутствовать на заседании нехорошо, а молча проголосовать – трусливо. Спор возник следующим образом: президентом общества был мистер Хиллс, владелец железоделательного завода. Он был пуританином. Можно сказать, что общество существовало фактически благодаря его финансовой поддержке. Многие члены комитета были его ставленниками. В исполнительный комитет входил и известный вегетарианец доктор Аллинсон – сторонник только что зародившегося движения за ограничение рождаемости. Свои методы ограничения рождаемости он пропагандировал среди трудящихся классов. Мистер Хиллс считал, что применение этих методов подрывает основы морали. Он полагал, что Вегетарианское общество должно заниматься вопросами не только диеты, но и морали и что человеку с антипуританскими взглядами, подобными взглядам мистера Аллинсона, нет места в Вегетарианском обществе. Поэтому было выдвинуто предложение об его исключении. Я также считал взгляды мистера Аллинсона относительно искусственных методов контроля за рождаемостью опасными и полагал, что мистер Хиллс, как пуританин, обязан выступить против него. Я был очень высокого мнения о мистере Хиллсе и его великодушии. Но я думал, что нельзя исключать человека из общества вегетарианцев лишь потому, что он отказывается признавать одной из задач общества насаждение пуританской морали. Убежденность мистера Хиллса в необходимости исключения антипуритан из общества не имела ничего общего с объявленными целями общества – способствовать распространению вегетарианства, а не какой-либо системы моральных принципов. Поэтому я считал, что членом общества может быть любой вегетарианец независимо от его взглядов и моральных устоев.

В комитете были и другие лица, придерживавшиеся этого же мнения, но я ощущал потребность самому высказать свои идеи. Но как это сделать? У меня не хватало смелости выступить, и поэтому я решил изложить свои мысли в письменном виде. На заседание я отправился с готовым текстом в кармане. Помнится, я даже не решился прочесть написанное, и президент попросил сделать это кого-то другого. Доктор Аллинсон проиграл сражение. Таким образом, в первом же бою я оказался с теми, кто потерпел поражение. Но было приятно думать, что наше дело правое. Я смутно припоминаю, что после этого случая добровольно вышел из состава комитета.

Застенчивость не покидала меня во все время моего пребывания в Англии. Даже нанося визит, я совершенно немел от одного присутствия полудюжины людей.

Как-то я отправился с адвокатом Мазмударом в Вентнор. Мы остановились в одной вегетарианской семье. На том же курорте находился мистер Говард, автор «Этики диетического питания». Мы встретились с ним, и он пригласил нас выступить на митинге в защиту вегетарианства. Меня уверили, что прочесть свою речь вполне прилично. Я знал, что многие поступали так, стремясь выразить мысли короче и понятнее. О выступлении без подготовки нечего было и говорить. Поэтому я написал свою речь, вышел на трибуну, но прочесть ее не смог. В глазах помутилось, я дрожал, хотя вся речь уместилась на странице. Мазмудару пришлось читать ее вместо меня. Его собственное выступление было, разумеется, блестящим и встречено аплодисментами. Мне было стыдно за себя, а на душе тяжело от сознания своей бездарности.

Последнюю попытку выступить публично я предпринял накануне моего отъезда из Англии. Но и на этот раз я оказался в смешном положении. Я пригласил моих друзей-вегетарианцев на обед в ресторан «Холборн», о котором уже упоминалось в предыдущих главах. «Вегетарианский обед, – подумал я, – как правило, устраивают в вегетарианских ресторанах. Но почему бы его не устроить в обычном ресторане?» Я договорился с управляющим рестораном «Холборн» о том, что будут приготовлены исключительно вегетарианские блюда. Вегетарианцы были в восторге от такого эксперимента. Любой обед предназначен доставлять удовольствие, но Запад превратил это в своего рода искусство. Вокруг обедов устраивается большая шумиха, они сопровождаются музыкой и речами. Небольшой званый обед, устроенный мною, в этом отношении не отличался от всех остальных. Следовательно, на обеде должны были произносить речи. Я поднялся, когда наступила моя очередь говорить. Я очень тщательно заранее подготовил речь, состоявшую всего из нескольких фраз, но смог произнести только первую из них. Я как-то читал о том, как Эдисон, впервые выступая в палате общин, три раза повторял: «Я представляю себе…» – и когда он не смог продолжать, какой-то шутник встал и сказал: «Джентльмен зачал трижды, но ничего не родил»[3]. Я хотел произнести шутливую речь, обыграв этот анекдот, и начал выступление с этой фразы, но тут же замолк. Память совершенно изменила мне, и, пытаясь сказать шутливую речь, я сам попал в смешное положение.

– Я благодарю вас, джентльмены, за то, что вы приняли мое приглашение, – выговорил я и сел.