Моя жизнь (Художник В. Садков)

Спортивные игры совсем больше не привлекали меня. Школьные учителя не раз говорили мне, что я все худею и бледнею. По субботам я уже не уходил больше в дальние прогулки за город, у меня не хватало для этого времени. Все свое время я отдавал учению. Я надеялся получить стипендию в университете и на эти средства самостоятельно жить. Всю свою энергию, все свои силы я отдавал этой цели.

На зимних экзаменах я получил похвальный отзыв, летние должны были решить мою судьбу.

Время экзаменов наступило. Я очень волновался и ни на минуту не отрывался от книг — все повторял, просматривал, учил.

Первые три дня прошли благополучно. На четвертой я заболел от переутомления. Предстоял трудный для меня экзамен, и, вместо того, чтобы готовиться к нему, я сидел и бессмысленно смотрел на стену, а перед глазами то все кружилось, то было черно. И я бормотал про себя: «Я не могу заниматься, я не могу заниматься». Потом, словно в полусне, я слышал, как наша работница сказала: «Парнишка, видно, сильно захворал».

Сейчас же пришла моя мать, пощупала мой пульс, приложила руку ко лбу и сказала:

— У него высокая температура.

Послали за доктором.

— У него не только сильный жар, — сказал доктор, — мальчика неблагополучно с левым легким.

Меня тотчас же положили в постель. Оборвались мои экзамены и занятия в колледже.

— Его нужно отвезти куда-нибудь, ему необходима перемена обстановки, — советовал доктор.

Куда? Этот вопрос решил я. Меня тянуло на ферму, в радушную семью Блекуэл, у них мне было хорошо.

На следующее утро, как только начало светать, мать пошла со мной на станцию. Брат Артур нес небольшую сумку с моими вещами. Она весила не больше десяти фунтов, но я был слишком слаб, чтобы нести ее.

Целый день меня трясла лихорадка в поезде, и никого из близких не было со мной. Я ехал один.

Я с трудом поднялся вверх по тропинке и постучал в дверь.

Радостные приветствия сейчас же сменились тревожными вопросами.

— Что с тобой, Эрнест? Ты заболел?

Я опустился на стул и сказал, что моя сумка внизу, у калитки, что у меня нет сил донести ее.

Неделю спустя мистрис Блекуэл писала моей матери:

«Приезжайте скорее, он не жилец на этом свете».

Мать приехала с первым же поездом. Взволнованная, она подошла к моей постели и опустилась на колени. Она молилась так горячо, как я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь молился. Она просила прощения за то, что плохо заботилась обо мне, просила вернуть мне силы и здоровье. Она молилась долго и усердно, и слезы струились по ее щекам.

Когда мать кончила молиться, она сказала мне:

— Завтра мы поедем домой. Бог услышит мою молитву.

На следующий день мы отправились в трудный путь — в Торонто. От станции до нашего дома — в первый раз в жизни — я ехал в экипаже.

Дома меня окружили лаской и заботой, прислушивались к малейшему моему желанию, считались с каждым капризом в еде. На время все домашнее хозяйство было перестроено, чтобы обслуживать меня и угождать мне.

Старик доктор сказал:

— Кормите его как можно лучше. Давайте все, что только ему захочется. Если парнишка прибавит в весе, он будет жить, если нет — умрет.

Помню, как я встал на весы в бакалейной лавке. Мне тогда было уже пятнадцать с половиной лет, а весил я только девяноста фунтов. И это во всей одежде. Через неделю я снова взвесился — весы показали сто два фунта.

Старый доктор сказал лаконически:

— Он выздоровеет, если только не будет рецидива.

Та зима была чудесным временем. За мной ухаживали, меня хорошо кормили, и я начал поправляться. Каждый день мать приготовляла для меня ванну и массировала мои худые руки и ноги. Каждый вечер она сидела у моей постели и подходила ко мне ночью, чтобы прислушаться к моему дыханию. И всегда она опускалась на колени у моего изголовья и тихо шептала молитву, боясь разбудить меня.

Когда я не спал, она молилась вслух.

* * *

Уже давно у меня была заветная мечта — иметь ружье. У всех моих товарищей были ружья, и каждую субботу они отправлялись за город на болото и там охотились. Но отец и слушать не хотел об этом, он всегда препятствовал всему, что способствовало моему увлечению естествознанием: он хотел, чтобы я был художником.

Теперь у меня появилось надежда уговорить отца. Я просил его разрешить мне охотиться с ружьем, после того как я выздоровею. Отец хотя и неохотно, но все-таки дал свое согласие, уступая главным образом просьбам матери, которая, как всегда, поддержала меня.

Итак, разрешение на ружье было дано, правда, при условии, что я приобрету его на собственные средства.

Весной и осенью в наши края залетало огромное количество странствующих голубей. Охота на голубей была любимым занятием моих сверстников. Но я был лишен возможности заниматься этим спортом — у меня не было ружья.

Теперь, когда запрет был снят, я стал следить за дикими голубями с каким-то особенным интересом.