Моя жизнь. Южный полюс

Я уже был готов открыть дверь и удрать, но тут вдруг – наверно, так было в первый день мироздания, так же вдруг – появился свет. И какой свет, описать невозможно. До того белый и яркий, что даже глаза слепил. И вместе с тем очень приятный. Не иначе, это была одна из 200-свечовых ламп фирмы «Люкс». Мое восхищение Линдстрёмом перешло в восторг. Чего бы я ни дал за то, чтобы опять сделаться видимым, обнять его и выразить ему свои чувства. Нельзя. Тогда я не смогу наблюдать жизнь Фрамхейма такой, какая она на самом деле. И я продолжал стоять смирно.

Первым делом Линдстрём постарался навести порядок, поднять все, что он опрокинул, возясь с лампой. Спирт, естественно, разлился по всему столу. Но это Линдстрёма явно не смущало. Одно движение руки – и спирт со стола перекочевал на лежащую поблизости одежду Йохансена. Вот человек, ему ни спирта, ни керосина не жалко.

Затем Линдстрём исчез на кухню, но тотчас появился снова с тарелками, чашками, ножами и вилками. В жизни не слышал, чтобы кто-нибудь с таким шумом и грохотом накрывал на стол. Он не просто клал ложку в чашку, у него был для этого свой способ. Поставит чашку на стол и с порядочной высоты роняет в нее ложку. Естественно, получается адский грохот.

Теперь мне стало понятно, почему Амундсен вышел так рано. Просто он заранее спасался от этого аттракциона. Зато сцена накрывания на стол помогла мне получить представление о характере лежащих здесь товарищей. В любом другом месте Линдстрёму полетел бы в голову башмак. Но тут явно собрались самые кроткие люди на свете. Тем временем я успел немного оглядеться в комнате. Около двери, где я стоял, над самым полом зияло отверстие какой-то трубы. Я сразу сообразил, что это должна быть вентиляционная труба. Наклонился, накрыл отверстие рукой – никакого намека на тягу. Так вот почему здесь такой отвратительный воздух.

Затем я обратил внимание на койки – девять коек: у правой стены три, у левой – шесть. Большинство спящих – если кто-нибудь еще был в состоянии спать под такой концерт – лежало в спальных мешках. Наверно, им было и мягко, и тепло. Остальную площадь занимал стол и стоящие по бокам стола маленькие табуретки. В комнате царил порядок. БО́льшая часть одежды повешена на крючках. Правда, кое-какие вещи валялись на полу, но ведь недаром здесь во мраке хозяйничал Линдстрём. Может быть, он их и уронил.

Ближе к окну на столе стояли граммофон, несколько банок с табаком, пепельницы. Обстановка не роскошная, отнюдь не в стиле Людовика XV или XVI, но все необходимое есть. На одной стене у окна висели несколько картин, на другой – портреты короля, королевы и кронпринца Олафа, очевидно, вырезанные из газеты и наклеенные на голубой картон. Ближайший к двери угол направо, свободный от коек, был занят развешанной на гвоздях и веревках одеждой. Значит, это и есть их незамысловатая сушилка. Под столом стояло несколько лакированных ящиков неведомо с чем.

Ага, на одной из коек кто-то зашевелился. Это Вистинг, ему явно надоел непрекращающийся шум. Линдстрём накрывал не торопясь, гремя ложками, злорадно улыбаясь про себя и поглядывая на койки. Похоже, он шумел не без умысла. Вистинг оказался первой жертвой и, судя по всему, пока единственной. Во всяком случае на других койках не было видно никаких признаков жизни.

– Доброе утро, толстяк! А я уж думал, ты будешь валяться до обеда, – приветствовал его Линдстрём.

– Ладно, брат, ты лучше за собой следи. Если бы я тебя не поднял, ты и сейчас еще спал бы.

Как говорится, дал сдачи. Да, Вистинг явно умеет за себя постоять. А впрочем, оба улыбаются, значит, ничего страшного.

Но вот, наконец, Линдстрём поставил последнюю чашку и уронил в нее ложку с особенно громким звуком, как бы ставя точку.

Я ждал, что он теперь вернется к своим делам на кухне. Но у него явно было еще что-то на уме. Он весь подобрался, вытянул шею, закинул голову назад – точь-в-точь молодой петушок, который собрался кукарекать, – и гаркнул во всю глотку:

– Все наверх, рифы брать!

Вот теперь его утренняя миссия здесь завершилась. Спальные мешки сразу начинают шевелиться, и, судя по возгласам вроде: «Вот ведь дьявол!» или «Заткнись, балаболка!», обитатели Фрамхейма, похоже, наконец-то просыпаются. Сияя от удовольствия, нарушитель покоя исчезает на кухню.

Из спальных мешков появляются головы, плечи и все остальное. Вот это, должно быть, Хельмер Хансен, тот самый, что ходил на «Йоа»[49]. Сразу видно – удалец. Нет, вы посмотрите – Олаф Олафсен Бьоланд! Мой старый друг по Холменколлену[50]. Да-да, тот самый, что так здорово ходит на лыжах. И в прыжках не последний, отлично прыгнул тогда – кажется, на 50 метров. Если у Амундсена много таких ребят, он уж как-нибудь дойдет до полюса!.. А вот Стубберюд, тот, которого газета «Афтенпостен» называла большим знатоком двойной бухгалтерии. Не очень-то похож он сейчас на счетовода, но как знать!.. Появляются Хассель, Йохансен, Престрюд. Ну вот, теперь все встали, скоро приступят к работе.

– Стубберюд! – Линдстрём просовывает голову в дверь. – Если хочешь горячих оладий, позаботься воздух освежить.