Моя жизнь и прекрасная игра

Моя мать, дона Селесте, была (и осталась) невысокой женщиной весом примерно в девяносто фунтов, с неизменной тяжеленной кастрюлей в руках. У нее была изящная фигура, мелкие, но очень правильные черты лица, копна блестящих рыжеватых волос, которыми она очень гордилась. Когда она улыбалась — это была самая прелестная улыбка в мире, но, к сожалению, все мы не очень способствовали тому, чтобы она улыбалась. Вместе с тем каждого, кто судил о доне Селесте лишь по ее очаровательной улыбке и миниатюрной фигурке, ждал сюрприз. Дона Селесте твердой рукой управляла домом. Она гордилась тем, что семья Арантис ду Насименту, несмотря на бедность, была достойна уважения. Дети не воровали, не просили подаяния, никому не лгали, никогда не произносили бранных слов, верили в бога, хотя и не рассчитывали на то, что он разрешит все семейные проблемы, с уважением относились к старшим, а самое главное, повиновались родителям — а не то!..

Задумываться над этим "а не то" было весьма мучительно, ведь в основном мы соблюдали приличия, хотя до сих пор меня преследует вопрос: если я столь тщательно выполнял все родительские заповеди, тогда почему мне доставалось столько оплеух и подзатыльников. Наверное, причиной этого было еще одно из установленных доной Селестой правил: я должен был находиться в пределах слышимости ее голоса, который был достаточно громким для такой хрупкой женщины и в иных обстоятельствах был бы достоин лучшего применения. К сожалению, аэроклуб располагался вне досягаемости ее голоса. Я украдкой бегал на летное поле, когда не мог гонять мяч, просиживал там, наблюдал за взлетом и посадкой маленьких самолетов, за тем, как разгоняются перед взлетом планеры и, словно птицы, взмывают в небеса. Я не отрывал взгляда от летчиков, когда они в блестевших на солнце защитных очках и кожаных куртках спускались на поле из своих удивительных летающих штуковин. Я мечтал, что настанет день, когда я тоже в защитных очках, куртке и летных сапогах залезу В один из таких же чудесных самолетов и с легкостью птицы полечу в бездонное восхитительное небо. Все земные тревоги будут забыты, нищета отойдет в прошлое. Я посмотрю вниз на землю и увижу наш крошечный домик, а перед ним изрезанную колеями дорогу, грязный задний двор с маленьким Манговым деревом, и… улечу прочь. Во сне я все время возвращался то к матери, то к сестре, то к отцу, то к дедушке, то к дяде Жоржи (но только не к Зоке), а потом снова улетал. Я поклялся, что обязательно добьюсь своей цели, когда вырасту.

Зока всегда увязывался за мной в моих "экскурсиях" на летное поле, но я старался от него отделаться, так как там его ни на секунду нельзя было оставить без внимания. Когда же он вырывался из рук и бежал к самолету или выскакивал на взлетно-посадочную полосу, что в любой момент могло печально кончиться, я твердо знал, кому за это пришлось бы отвечать. Но если я не брал его с собой, он вбегал в дом и громко кричал: "Мама! Дико снова ушел в аэроклуб!" Это означало еще одну оплеуху или подзатыльник плюс еще одно наказание, которое ожидало меня позже за то, что я учил, а вернее пытался учить Зоку скрывать наши "отношения" от домашних.

Примерно с семи лет я начал работать чистильщиком сапог. Приятель помог мне смастерить ящик, который отдаленно напоминал сапожный сундучок, а дядя Жоржи финансировал начало этого предприятия. По правде сказать, я прежде всего рассчитывал на то, что новое занятие облегчит мне посещение аэроклуба, поскольку на самолетах, как мне тогда казалось, летают люди, которые обращают особое внимание на свой внешний вид и поэтому до блеска чистят обувь. Дона Селесте была решительно против моей затеи, утверждая (впрочем, ее аргументы поначалу казались вполне логичными), что если мне неймется, я могу чистить сапоги и ботинки соседям по улице. Поскольку многие из них были такими же бедняками, как и мы, мой "бизнес" в пределах нашей улицы имел весьма призрачные перспективы. Но если дона Селесте что-нибудь доказывала, ей трудно было возражать. Целую неделю я послушно ходил из дома в дом, выясняя, не желает ли кто-нибудь воспользоваться моими услугами. За всю неделю только один сосед согласился почистить ботинки. Не знаю, почему он на это решился: может, из жалости ко мне, а может, ему надоел мой ежедневный стук в дверь. Мне хорошо запомнилось, что я никак не мог сообразить, сколько же запросить с него за работу, а когда получил деньги (наверняка, очень мало), решил точно подсчитать, каковы же будут мои доходы, чтобы в итоге хотя бы сводить концы с концами.