Моя жизнь и люди, которых я знал

В университет я поступил семнадцати лет от роду и не имея, так сказать, никаких подтверждений уровня моего образования. Отец, по своей работе в Главтопе, был членом центрального комитета союза горнорабочих, потому он сказал, что может получить для меня путевку на физико — математический факультет Московского университета. Я согласился и выбрал математическое отделение этого факультета, простодушно решив, что математика, как основа точных наук, поможет мне решить все сложные загадки мироздания. Но для поступления на математическое отделение нужно было как следует подготовиться, и я это выполнил. Некий математик (фамилии его не помню) открыл в пустовавшем доме Тургеневых на Остоженке математическую школу специально для подготовки к экзаменам в университет, и я все лето усердно посещал ее. На этом математическом отделении я проучился три года, почти до конца третьего курса, после чего бросил математическое отделение и в конце лета 1925 года поступил на отделение истории и теории искусств в том же университете.

Не скажу, что пребывание на математическом отделении было для меня совсем бесполезным, но я очень скоро убедился, что математика мне совершенно не нужна и никаких моих душевных смятений разрешить не может. Я с удовольствием слушал блестящие лекции совсем молодого академика Николая Николаевича Лузина по высшей алгебре. Он умел поразить воображение слушателей. Помню, как однажды он написал на доске формулу «2 х 2» и задумался. Некоторые студенты наивно стали ему подсказывать: «Четыре!» А он обернулся к ним и спросил: «А почему, собственно, четыре? Докажите!» Я узнал из его лекций, что математика, считающаяся самой точной из наук, на самом деле покоится на нескольких вполне условных допущениях, и если изменить эти допущения, получится совсем иная математика. Он рассказал нам в свое время о теориях Лобачевского и Римана и о других тайнах математической науки. Других профессоров — математиков я даже не могу вспомнить. Зато я с наслаждением слушал лекции по астрономии, увлеченно читавшиеся профессором Блажко — маленьким бородатым человеком, которого помню отчетливо. Математику я забыл и сейчас не смогу решить даже самой простой задачи по дифференциальному и интегральному исчислению. А астрономические сведения, узнанные тогда в университете, не только помню, но и основательно расширил и дополнил их, всю жизнь покупая литературу по астрономии — вплоть до недавних сенсационных открытий американского космического аппарата, пролетевшего совсем близко от Юпитера, Сатурна, Урана и Нептуна и сфотографировавшего их и их спутников.

На третьем курсе я стал ясно понимать, что мне нужно совсем иное высшее образование. Но окончательным толчком к уходу с математического отделения послужило событие вовсе не научного порядка. Весной 1925 года новым ректором Московского университета был назначен Вышинский, никакого отношения к науке не имевший. Это вызвало протест всего университета. Я присутствовал на общем собрании студентов, на котором произошло решительное столкновение с новым ректором. Гигантская физическая аудитория была набита битком, все проходы были заполнены сплошной массой людей — вероятно, было тысячи полторы присутствовавших. Речь Вышинского была встречена шумом и криками. Я видел, как один из студенческих вожаков спустился к кафедре с микрофоном с самого верха аудитории, быстро переступая по пюпитрам скамей. Результат столкновения был вполне естественный: Вышинский объявил чистку университета от всех нежелательных элементов. Я на эту чистку не пошел — было слишком противно. Но когда она кончилась, я решил все-таки пойти и узнать собственную судьбу. Мне сказали, что я могу обратиться к председателю комиссии по чистке студенту Триусу (или Трейвасу? — точно не знаю). Я пошел туда, где жил этот Триус, в студенческое общежитие в подвале большого дома в Староконюшенном переулке. Я вошел в очень большую комнату со столбами посередине, поддерживающими потолок, где стояло по крайней мере пятнадцать кроватей. Но обитателей комнаты никого не было, кроме этого самого Триуса: он оказался толстым, круглым, очень розовым и курчавым, он возлежал на одной из кроватей в обществе смазливой девицы, и ему явно некогда было со мной изъясняться. Я сказал, что пропустил чистку и не знаю, что нужно делать. Он весьма благосклонно сказал, что я могу идти домой и ни о чем не беспокоиться — даже не спросив моей фамилии. Я ушел и больше в университет ходить не стал. О поступлении на другое отделение университета я расскажу дальше.