Моя жизнь — что это было?

В начале июня 1943 года погиб в воздушном бою мой дядя — младший брат папы — Борис Быстрых, военный лётчик, герой Советского Союза. (В прошлом году ему был торжественно открыт бюст в родном городе Бабушкин в Забайкалье.) Узнав о гибели брата отец, работавший в аэропорту секретарём парторганизации и делавший внутренние рейсы, настойчиво попросился на фронт. В ноябре 1943 года при выполнении боевого задания — вылета за линию фронта к партизанам Краснодарского края, при невыясненных обстоятельствах, его самолёт потерпел крушение. Маме пришло сообщение, что отец пропал без вести. И только в феврале 1944 года лесник обнаружил в лесу обломки самолёта и останки экипажа и пассажиров — всего 12ти человек. Маму и других вдов членов экипажа призвали полететь в то место, чтобы опознать (идентифицировать) своих мужей. И мама летала и в том лесу буквально собирала косточки отца. (В 1975 году я, не без труда, нашла захоронение отца в братской могиле в селе Адагум Крымского района Краснодарского края).

Мне мама лет до семи говорила, что папа без вести пропал. И какая-то надежда теплилась во мне. Но вот, когда мне было уже десять лет, как-то мне приснился сон, что папа пришёл, сон был долгий и неясный, и потом папа исчез, и я проснулась под впечатлением этого сна, папы не было, и тогда я отчётливо поняла, что его и не будет, н и к о г д а! И я зарыдала и долго и безутешно плакала…

Очень смутно помню, что во Внукове у меня была какая-то недобрая нянька — мама работала, конечно. А потом. когда мне было три годика, мы переехали в ту маленькую комнатушку в Москве, на Б. Екатерининской улице, где когда-то мама жила с братом, но брат женился и уехал, комната освободилась. И ещё смутно помню — кажется, это был день Победы, 1946й год, (мне три года), мама меня разбудила после дневного сна, сказала, что на улице праздник и мы пойдём гулять и хотела одеть, но я вырвала у неё из рук чулочки и кричала: «сама, я сама», я решила, что большая и могу одеваться сама, но у меня долго ничего не получалось, но я всё равно не давала ей себя одеть — я была упрямая и несговорчивая… (А на день Победы в 1945 году мама, как она говорила, ходила по улицам и плакала от своего горя…)

Мама тут же устроилась на работу на парфюмерную фабрику, находившуюся в 15 минутах ходьбы (на 3й Мещанской ул.), и меня с трудом устроила в детский сад в Марьиной Роще. И тот сад я очень хорошо помню — потому что он был отвратительный. Помню, как меня заставляли пить горелое молоко, от запаха которого меня тошнило, я давилась, а нянька заливала мне его в рот; помню, как укладывали спать в тихий час в мешках на террасе зимой в мороз, телу не было холодно, но холодный воздух спёрывал (вот придумала слово!) дыхание; помню, как я однажды обкакалась и как нянька на меня кричала; и, наконец, помню, как пришла к нам зубной врач проверять зубы, и после проверки всех детей стали называть фамилии тех, кому надо было пломбировать зубы, и я стояла и тряслась от страха услышать свою фамилию, и я её услышала, и меня позвали в кабинет, засверлили ужасной бормашиной, которая издавала звуки, равные звукам перфоратора, вгрызающегося в бетон, мне поставили пломбу. И ночью у меня началась ужасная боль, у меня раздуло щеку, я сильно плакала, и утром мама повезла меня в платную зубную поликлинику. Там мне сказали, что будет больно, но придётся потерпеть — надо было вскрывать пломбу, туда попала инфекция, но «мы думаем, ты храбрая девочка и выдержишь»; после этих слов я с внутренним содроганием, но с внешней решимостью (как же! -я должна была не разочаровать их и подтвердить, что я храбрая) вошла в кабинет и действительно, терпела ужасную боль, без крика и стона — я хотела показать себя храброй и смелой -, но эту боль я запомнила! (Это же надо — для лечения зубов не было анестезии!) Потом мне положили на зуб лекарство, похвалили за терпение и мученья закончились. Но в тот детский сад мама меня больше не повела.