Моя жизнь

Единственный комментарий, какой можно сделать к этой телеграмме, это тот, что «сообщения» Элсворта вообще не существовало. Элсворт никому абсолютно не говорил, что его очень обрадовало присоединение имени Нобиле к названию экспедиции. В действительности же произошло только следующее: при нашей второй встрече в Риме Томмессен настоятельно просил нас сдержать обещание, которое он, очевидно, уже успел дать, а именно – позволить, чтобы имя Нобиле упоминалось в связи с экспедицией, но только в Италии и то только пока дирижабль не будет передан нам итальянским правительством. Томмессен уверял нас, что на это надо смотреть исключительно как на временный и местный знак уважения и уступку итальянской национальной гордости. Побежденные этими доводами и опасаясь, что в случае нашего несогласия итальянское правительство нарушит контракт и не даст нам дирижабля, Элсворт и я согласились с большой неохотой на это строго ограниченное употребление имени Нобиле. Впоследствии, как видно из только что приведенной телеграммы, аэроклуб повел себя как хорошо известный господин, который, получив мизинец, захватывает и всю руку [48]. Он вынудил тщательно ограниченную уступку и сделал из нее широкое до смешного разрешение без нашего на то ведома и согласия.

Элсворт сейчас же телеграфировал сердитый ответ на обе телеграммы, требуя дальнейших объяснений. В ответ мы получили следующую телеграмму:

«Уже отослали два единственные имеющиеся условия касательно Нобиле и опубликования. Согласно пожеланию Амундсена, все относящееся к руководству взять из договора в Риме. Подтверждаем первоначальное условие вашей субсидии, согласно которому Амундсен и вы пишете книгу, однако оно было впоследствии изменено вашей телеграммой, разрешавшей Нобиле писать воздухоплавательную часть. О газетных статьях ничего не сказано, но всякий закон, несомненно, решит в этом случае вопрос по аналогии с договором относительно книги.

Томмессен, Сверре, Брюн».

Эта телеграмма ясно показывает, что руководители аэроклуба сами грешат против здравого смысла, истолковывая свои неудачные выражения в злополучном неправомерном контракте. Ведь даже с их точки зрения газетные статьи Нобиле были совершенно неправомерны.

В течение пяти месяцев, последовавших после нашего прибытия в Номе, и вплоть до нескольких недель тому назад Элсворт и я письмами и телеграммами пытались внушить аэроклубу приличествующее ему сожаление по поводу скверной охраны наших интересов во время полета, а также заставить его заявить в печати о своей решительной непричастности к несуразным утверждениям Нобиле. Эти усилия не принесли удовлетворительных результатов. Быть может, наши требования были слишком велики, потому что, во-первых, люди не любят открыто признавать свои ошибки, а во-вторых, по той причине, что Томмессен, Сверре и Брюн за это время были все торжественно награждены очень модным итальянским орденом, а потому почувствовали бы себя вдвойне неловко и рисковали бы лишиться весьма драгоценного для них отличия, если бы обнародовали откровенное заявление об истинном ходе событий.

Когда аэроклуб отклонил наши требования об опубликовании официального опровержения, Элсворт и я в ноябре потеряли терпение и в негодовании телеграфировали о нашем выходе из состава членов клуба. Это было единственным средством, имевшимся в нашем распоряжении, чтобы выразить перед обществом свое возмущение по поводу поведения аэроклуба.

Руководители норвежского аэроклуба не только открыто пренебрегли своими прямыми обязанностями, отказавшись заявить в печати о ясных, как день, причинах недоразумения, но еще провинились в том, что сделались приспешниками раздувшегося итальянского чванства за счет чести и славы собственной родины. И еще провинились в грубой неблагодарности по отношению к Элсворту. Перед стартом «Норвегии» аэроклуб устроил в Осло обед в честь Элсворта. Во время обеда Сверре произнес речь, в которой поздравлял аэроклуб с тем, что мы избрали Элсворта крестным отцом и финансовым представителем полета. В этой речи Сверре говорил: «Год тому назад аэроклуб был еще крошечным ребенком, которого за рубежом Норвегии никто не знал. Сегодня благодаря этой экспедиции мы самый известный аэроклуб во всем мире». Это заявление было покрыто громкими аплодисментами остальных членов клуба.

Если аэроклуб выражал такие чувства перед началом экспедиции, которую вскоре приветствовал весь мир за ее счастливое завершение, то, казалось бы, самые элементарные чувства благодарности и порядочности должны были заставить аэроклуб выступить осенью в печати с открытым заявлением о происшедшем. Элсворт и я просили только фактов, так как одно их ясное изложение вполне оправдало бы нашу позицию по отношению к Нобиле. Аэроклуб же, напротив, очевидно, таил иные чувства и держался иного курса. Мой разрыв с ним и выход из состава его членов явился публичным выражением моего презрения, и теперь я очень рад возможности выразить то же самое в печати.