Моя жизнь

Он был воплощением нежности и мягкости, и в то же время его сжигала страсть. В его исполнении ощущалось неистовство. Нервы пожирали его, душа восставала. Он не давал волю страстям с непосредственным жаром юности, напротив, его отвращение к ним было столь же очевидно, как и непреодолимое чувство, владевшее им. Он походил на святого, танцующего на жаровне с горящими углями. Любить такого человека и опасно, и трудно. Отвращение к любви может легко перейти в ненависть к внушившему ее человеку.

Как странно и страшно приблизиться к человеческому существу через оболочку плоти и найти душу – сквозь эту оболочку плоти найти наслаждение, чувство, иллюзию. Ах! Выше всего иллюзия, которую люди называют счастьем, – сквозь оболочку плоти, сквозь внешний вид, иллюзия, которую люди называют любовью.

Читатель должен помнить, что эти воспоминания охватывают много лет и что каждый раз, когда ко мне приходила новая любовь в виде демона, ангела или простого человека, я каждый раз верила, что это тот единственный, кого я так долго ждала, и что эта любовь станет последним воскресением моей жизни. Но полагаю, любовь всегда приводит к такому убеждению. Каждая любовная связь в моей жизни могла бы составить роман, но все они заканчивались плохо. Однако я всегда надеялась, что на этот раз все закончится хорошо и будет длиться долго-долго, как в оптимистических фильмах!

Чудо любви заключается в разнообразии тем и ключей, в которых она может исполняться, а любовь одного мужчины может отличаться от любви другого, как музыка Бетховена отличается от музыки Пуччини, а инструмент, который отзывается на эти мелодичные напевы, – женщина. Мне кажется, что женщина, знавшая только одного мужчину, подобна человеку, слышавшему только одного композитора.

Лето продолжалось, и мы нашли тихое убежище на юге. Там, поблизости от порта Сен-Жан на мысе Ферра, в почти необитаемом отеле мы устроили себе студию в пустом гараже, и целые дни и вечера напролет он исполнял мне небесные мелодии, а я танцевала.

Блаженное время наступило для меня: я радовалась общению с Архангелом, находилась в окружении моря и жила только музыкой. Наверное, такими представляют себе небеса умирающие католики. Что за маятник наша жизнь: чем глубже скорбь, тем выше восторг, чем ниже погружаешься в печаль, тем выше вздымаешься в радости.

Время от времени мы покидали свое убежище, чтобы оказать помощь несчастным или дать концерт для раненых, но большую часть времени проводили наедине друг с другом, и посредством музыки и любви, любви и музыки моя душа возносилась на вершины блаженства.

На вилле, находившейся поблизости, жили почтенный монах и его сестра, мадам Джиральди. Он был белым монахом в Южной Африке. Это были наши единственные друзья, и я часто танцевала для них под священную и вдохновенную музыку Листа. К концу лета мы нашли студию в Ницце, а когда объявили перемирие, мы вернулись в Париж.

Война закончилась. Мы смотрели, как войска проходили победным маршем под Триумфальной аркой, и кричали: «Мир спасен!» На какое-то мгновение мы все превратились в поэтов, но, увы, как поэт время от времени пробуждается и пускается на поиски хлеба и сыра для своих возлюбленных, так и мир пробудился и вспомнил о своих насущных потребностях.

Мой Архангел взял меня за руку, и мы отправились в Белльвю, но нашли вместо дома одни руины. Мы все же подумали: «Почему бы не восстановить его?» – и потеряли несколько месяцев, пытаясь осуществить эту невыполнимую задачу.

В конце концов убедившись, что она действительно невыполнима, мы приняли предложение продать дом французскому правительству, придерживавшемуся мнения, что это большое здание прекрасно подойдет для устройства фабрики отравляющих газов для следующей войны. После того как я стала свидетельницей того, как мой храм Диониса превратился в госпиталь для раненых, теперь мне суждено было предоставить его под фабрику орудий войны. Потеря Белльвю очень огорчила меня. Белльвю, оттуда открывался такой прекрасный вид!

Когда продажа осуществилась и деньги поступили в банк, я купила дом на рю де ла Помп, где раньше помещался Бетховенский зал, и устроила там свою студию.

Мой Архангел обладал нежным состраданием. Он, казалось, ощущал всю печаль, которая тяжким бременем лежала на моем сердце и которая часто являлась причиной бессонных и полных слез ночей. В такие часы он смотрел на меня с таким сочувствием, такими исполненными света глазами, что моя душа испытывала успокоение.

В этой студии два наших искусства чудесным образом смешивались в одно, и под его влиянием мой танец становился легким, эфирным. Он первым посвятил меня в полной мере в духовное значение творчества Франца Листа, из произведений которого мы составили целый концерт. В тихой музыкальной комнате Бетховенского зала я приступила к изучению великих фресок в движении и свете из «Парсифаля», которые я хотела представить себе.