Я осталась жить в Виареджо, черпая мужество в сиянии глаз Элеоноры. Она укачивала меня на руках, успокаивая мою боль, и не только утешала меня, но, казалось, вбирала мою печаль в свою собственную грудь, и я поняла, что не могла выносить общества других людей, потому что они играли комедию, пытаясь утешить меня забвением. Элеонора же говорила: «Расскажите мне о Дейрдре и Патрике» – и заставляла меня повторять все их слова, рассказывать об их привычках, показывать фотографии, которые она осыпала поцелуями и плакала над ними. Она никогда не говорила: «Прекратите горевать», но горевала вместе со мной, и впервые со дня смерти детей я почувствовала, что я не одинока. Ибо Элеонора Дузе являлась сверхчеловеком. Ее сердце было настолько огромным, что могло вместить всю трагедию мира, а душа ее была самой лучезарной из всех, что когда-либо озаряли мрачные печали земли. Часто, когда я гуляла с ней у моря, мне казалось, будто моя голова достигает звезд, а руки касаются горных вершин.
Глядя на горы, она как-то сказала:
– Посмотрите на суровые, неровные склоны Кроче, какими мрачными и пугающими они кажутся рядом с поросшими виноградными лозами и прелестными цветущими деревьями склонами Гилардона. Но если ты посмотришь на вершину темной мрачной Кроче, то заметишь отблеск белоснежного мрамора, ожидающего прихода скульптора, который дарует ему Бессмертие, в то время как Гилардон дает только необходимое для земных человеческих нужд, отличных от его мечтаний. Такова и жизнь артиста – темная, мрачная, трагическая, но способная дать белый мрамор, из которого берут начало человеческие стремления.
Элеонора любила Шелли, и порой в конце сентября, когда часто бушевали бури и над мрачными волнами сверкали молнии, она, показывая на море, говорила:
– Посмотрите, это вспыхивает пепел Шелли – он здесь, бродит по волнам.
Поскольку мне постоянно докучали незнакомые люди, с любопытством глазевшие на меня в отеле, я сняла виллу. Но что заставило меня выбрать именно это место? Большой красный кирпичный дом, стоящий глубоко в лесу среди печальных сосен и окруженный огромной стеной. Если снаружи он выглядел довольно унылым, то изнутри был исполнен неописуемой тоски. Согласно бытовавшей в деревне легенде, здесь некогда жила дама, которой после несчастной страсти к кому-то из высокопоставленных особ австрийского двора, кто-то даже утверждал, будто это был сам Франц-Иосиф, довелось пережить еще одно несчастье: увидеть, как ее сын, родившийся от этой связи, сошел с ума. На верхнем этаже виллы находилась маленькая комнатка с зарешеченными окнами, стены которой были расписаны фантастическими рисунками, а в двери проделано небольшое четырехугольное отверстие, через которое, очевидно, подавали пищу несчастному сошедшему с ума юноше, когда он становился опасным для окружающих. На крыше была построена большая открытая галерея, выходившая одной стороной на море, а другой – на горы.
Такова была моя причуда – снять это мрачное жилище, состоявшее по крайней мере из шестидесяти комнат. Думаю, меня привлекли огороженный сосновый лес и чудесный вид, открывавшийся с галереи. Я спросила Элеонору, не хочет ли она пожить здесь со мной, но она вежливо отказалась и, переехав из своей летней виллы, сняла небольшой белый домик поблизости.
Дузе отличала весьма необычная особенность в области переписки. Если вы находились вдали, в другой стране, она время от времени, примерно раз в три года, могла прислать вам одну длинную телеграмму; но, живя по соседству, присылала очаровательные записочки почти каждый день, а иногда и по два-три раза в день, а затем мы встречались и часто направлялись на прогулку к морю; и Дузе порой говорила:
– Трагический танец совершает прогулку с трагической музой.
Однажды, когда мы с Дузе гуляли у моря, она повернулась ко мне. Заходящее солнце окружило ее голову огненным нимбом. Она долго пытливо всматривалась в мое лицо и наконец сдавленным голосом произнесла:
– Айседора, не ищите, не ищите больше счастья. Вы носите на своем челе печать величайшей несчастливицы на земле. То, что случилось с вами, всего лишь пролог. Не искушайте судьбу снова.
О, Элеонора, если бы я прислушалась к твоему предостережению! Но надежда – это такое живучее растение, которое трудно убить, и, сколько бы ветвей ни обламывать и ни уничтожать, она всегда пустит новые побеги.