Двенадцатого октября премьер-министр Пакистана Наваз Шариф был свергнут в результате военного переворота, организованного генералом Мушаррафом — тем самым, который дал приказ войскам перейти линию контроля в Кашмире. Я был обеспокоен подавлением демократии в этой стране и призвал как можно скорее восстановить гражданское правительство. Захват власти Мушаррафом незамедлительно привел к тому, что программу отправки в Афганистан пакистанских коммандос для поимки или ликвидации Усамы бен Ладена пришлось отменить.
В середине месяца Кен Старр объявил о своей отставке. Взамен него присяжные заседатели во главе с судьей Сентеллом выбрали Роберта Рея, который работал в аппарате Старра до того, как перешел к Дональду Смальтцу во время неудачной попытки обвинить Майка Эспи. К концу срока моих полномочий Рей тоже хотел «урвать кусок»: он потребовал от меня письменного признания, что я дал ложные показания, и согласия временно приостановить действие моей юридической лицензии в обмен на прекращение независимого расследования. Я сомневался в том, что Рей действительно может предъявить мне какие-либо обвинения, учитывая, что присяжные заседатели — представители обеих партий — во время слушаний по импичменту заявили, что ни один ответственный прокурор не станет этого делать, но я готовился к переменам в своей жизни и не хотел усложнять начало политической карьеры Хиллари. В любом случае, я не мог согласиться с тем, что намеренно давал ложные показания, потому что этого не делал. Тщательно прочитав свои показания и найдя в них пару ошибочных ответов, я передал Рею заявление, в котором говорилось, что я пытался давать правдивые показания, но некоторые из моих ответов оказались неверными. Он принял это заявление. После почти шести лет расследования и потраченных 70 миллионов долларов налогоплательщиков дело «Уайтуотер» было закрыто.
Но «урвать кусок» стремились далеко не все. В середине месяца я пригласил в Белый дом моих одноклассников, чтобы отпраздновать тридцать пятую годовщину нашего выпуска, — так же, как сделал это пятью годами раньше, во время празднования тридцатилетия окончания школы. Я всегда с удовольствием вспоминал свои школьные годы и встречался с одноклассниками. На этот раз некоторые из них сказали мне, что за прошедшие семь лет их жизнь стала лучше. Сын одного из моих одноклассников заявил, что я, по его мнению, был хорошим президентом, но «больше всего я вами гордился, когда вы противостояли этой затее с импичментом». Я часто слышал это от людей, которые чувствовали себя беспомощными, столкнувшись со своими собственными ошибками и несчастьями. Тот факт, что я не сдался, придавал им сил, поскольку им самим тоже предстояло бороться.
В конце месяца обструкция Сената в очередной помешала принятию законопроекта о реформе финансирования избирательных кампаний; мы отпраздновали пятую годовщину волонтерской организации «Америкорпс», в которой на данный момент работали 150 тысяч американцев; мы с Хиллари провели в Белом доме конференцию, посвященную филантропии, надеясь расширить рамки благотворительности и повысить ее эффективность, и отпраздновали день рождения моей жены на вечере «Бродвей для Хиллари»[73], напомнившем мне о празднике, который звезды Бродвея организовали для меня в 1992 году.
Ноябрь я начал поездкой в Осло, где возобновились переговоры между израильтянами и палестинцами, для того чтобы оказать помощь их участникам и почтить память Ицхака Рабина в четвертую годовщину его гибели. Премьер-министр Норвегии Кьель Бондевик решил, что встреча в Осло будет способствовать продвижению мирного процесса. Наш посол Дэвид Хермелин — неугомонный человек, предками которого были норвежские евреи, пытался оказать посильную помощь, угощая кошерными сосисками и Барака, и Арафата. Переговоры, в которых также участвовали Шимон Перес и Лия Рабин, принесли ожидаемый эффект, и я был убежден, что Барак и Арафат хотят завершить мирный процесс подписанием договора и сделают это в 2000 году.
Примерно в те же дни несколько журналистов задали мне вопросы о моем наследии. Кем я останусь в истории? Человеком, обеспечившим экономическое процветание? Миротворцем? Отвечая им, я попытался говорить не только о моих конкретных достижениях, но и об ощущении новых возможностей и общности, которые хотел утвердить в Америке. Но, по правде говоря, у меня не было времени задумываться о таких вещах: я хотел активно работать до самого последнего дня. А мое наследие, вероятно, само о себе позаботится через много лет после моей смерти.