Моя теща (СИ)

Вовсю гремели безалкогольные свадьбы, регулярно собирались общества трезвости, извращенцы, а нашего соседа, убеждённого алкоголика, принудительно заставили лечиться в ЛТП (сокращённо - лечебно-трудовой профилакторий). Пять дней в неделю он там принимал процедуры и перевоспитывался трудом, а на два оставшихся дня его выпускали, и на радостях бедолага надирался дома до поросячьего визга. В понедельник утром, хмурый, вставал пораньше и, не похмеляясь, всухую, шёл лечиться дальше.

Деньги в те времена как-то потеряли свою ценность, и народ исподволь, постепенно заменил их «жидкой валютой», спиртным. Хоть и с боем, но добровольный помощник Васёны добывал для неё заветные бутылки в толпе страждущих перед водочным магазином. Ветеранов тогда уважали, и даже в этих очередях, где люди, порой, теряли человеческий облик, - победителей, воинов ушедшей войны, почти всегда пропускали без очереди. Главное было - протиснуться к прилавку, наглухо вмурованному в пол, и предъявить продавцу талоны, купоны, паспорт с пропиской и пустые водочные бутылки. Если чего-то не хватало, то забывчивому ветерану приходилось искать недостающее, а затем повторно идти на штурм водочного магазина. Но если результат был налицо, то садились они с Васёной за её широкий стол посреди комнаты, и начинались разговоры "за жизнь". Правда, частенько заканчивались они приходом жены ветерана, худой, будто смерть, старухи, которая выгоняла его в толчки, приговаривая:

- Иди домой, срамник! Нечего по чужим бабам шляться! У тебя своя жена есть!

Молодёжь смеялась, потому что зрелище было, действительно, комичное. Но однажды Васса Павловна так хорошо спрятала продуктовые талоны, что нашли их только ненавистные родственники, когда обшаривали комнату после её похорон. Как она расстроилась:

- Всё, смерть моя пришла голодная! - причитала несчастная женщина.

И, действительно, несмотря на уговоры, на помощь подруг и соседей, Васёна не пережила такого горя. Обирать товарок она не хотела, одалживаться – тоже. Поэтому просто слегла в постель и умерла несколько дней спустя. Помощь от горисполкома в виде продовольственного пайка, выписанного по такому экстраординарному случаю, опоздала. Продукты принесли, когда Васса Павловна, обмытая и одетая в последний путь, лежала на столе в своей большой комнате.

4.

После смерти подруги Вера Ивановна очень сильно сдала. Да и то сказать - семьдесят нелёгких лет за плечами… Отметили мы Бабулин юбилей и отвезли её в больницу, оставив мою дорогую тёщу в большой общей палате с двумя рядами стандартных металлических коек. А через несколько дней решил я узнать, как проходит лечение.

В кабинете сидели два доктора - мужчина и женщина. Подойдя к женщине, лечащему врачу, я поинтересовался подробностями: какой поставлен диагноз, какова перспектива, чем можно помочь? Доктор порылась в своих бумагах и, глядя мне прямо в глаза, изрекла нечто необычное, смешное и печальное одновременно:

- Так, ну что же, жить ваша Вера Ивановна будет, но рожать, к сожалению, больше не сможет.

Этот диагноз, пересказанный мною впоследствии много раз друзьям и знакомым, эти слова, над которыми люди смеялись в десятки глоток, в тот момент повергли меня в шок:

- Как рожать? Ей же семьдесят лет!

Врач нахмурилась, сожалея о допущенной оплошности, и ещё раз перелопатив свои бумаги, наконец, выдала новый вердикт:

- Ага, вот. Это не та Вера Ивановна. А у вашей, похоже, рак.

- Рак? А как вы поставили такой диагноз? Какие делали анализы? - спросил я, пытаясь бороться с растерянностью, злостью и раздражением.

- Ой, да о чём вы говорите? - вступил в разговор второй доктор. – Посмотрите на неё - худая, бледная… Одним словом - рак. А если нужен вам окончательный диагноз, то везите свою бабушку в раковый корпус. Там разрежут, проверят и напишут официальную бумагу. Но кому нужны эти лишние мучения? Лучше забирайте поскорее, и пусть она умирает дома!

- Может быть лекарства какие-то нужны?" - не унимался я.

Но врач, будто школьный учитель тупому двоечнику, принялся мне объяснять, что не стоит тратить на Веру Ивановну деньги, что она всё равно умрёт и что... Но я больше не воспринимал его доводов, не мог спокойно слышать этот слегка гнусавый размеренный голос. Раздражение, злость и ненависть ко всем равнодушным, бездушным и самодовольным людям этого мира переполняли меня и выплеснулись, наконец, наружу. Расширенными, выкатившимися из орбит глазами я с ненавистью смотрел прямо перед собой, пока женщина-врач не изменилась в лице и не отвернулась. Сам не узнавая своего охрипшего страшного голоса, я с усилием выплюнул, выдохнул, выдавил из себя:

- Попрошу Вас, уважаемая, внимательнее отнестись к Вере Ивановне!

И, не чувствуя ног под собой от возбуждения, повернулся, вышел вон и хлопнул дверью.