Моя сумасшедшая

Отец и мать их ждали. Отец чувствовал себя получше — читал у себя в комнате. Соня сразу же взялась твердой рукой укладывать сонного Макса. Юлия ждала у окна, когда сестра окликнула ее:

— Ты еще не уходишь? Может, останешься ночевать?

— Соня, мне нужно домой, — Юлия смешалась. — Видишь ли…

Она остановилась, чувствуя, что не в состоянии лгать.

— Ты избавилась от конверта?

— Что?.. Господи, да я о нем совсем забыла!..

— Что с тобой происходит, Юлия? Ты сегодня какая-то странная. То отмалчивалась, то вдруг накричала на извозчика. На тебя так подействовал театр?

— Парень грубил, и к тому же был пьян…

— Спасибо, что подвез — народу столько, все «ваньки» нарасхват… Давай эту цидулку сюда, я сама сожгу.

Юлия взяла с подоконника сумочку. Конверт при ближайшем рассмотрении оказался плотным, необычной формы, из какой-то светло-серой, ворсистой, похожей на ощупь на замшу, бумаги. Такой она никогда не видела. Вдобавок он был потертым, будто его долго таскали в кармане. Ни адреса, ни каких-либо других надписей не было.

— Ну же, — нетерпеливо потребовала сестра.

— Погоди, Соня, — сказала она, надрывая уголок. — Нужно все-таки взглянуть…

Первым, что она оттуда достала, оказалась фотография мужчины, женщины и двух детей: мальчика лет шести и разряженной в пух и прах крохотной девчушки. Она едва сдержала приглушенный вскрик, мгновенно узнав на снимке лицо брата — слегка постаревшего, но совершенно не изменившегося. Те же бешеные глаза, высокие скулы, волнистая прядь, падающая на висок…

Юлия торопливо разорвала конверт и выхватила сложенный вчетверо исписанный листок. Скользнула взглядом вниз — туда, где должна стоять подпись, и протянула сестре.

— Соня, прочитай, пожалуйста, здесь темновато, у меня в глазах все расплывается…

«Дорогие мои, единственные! Это письмо доберется до вас только весной. Ему предстоит долгий путь, и я очень надеюсь — оно найдет вас. Я знаю, что София живет во Франции, но связаться с ней мне было бы еще труднее, чем передать весточку на родину. Не буду утомлять вас рассказами, через что мне пришлось пройти — важно другое: я жив, здоров и на коленях прошу у вас прощения за все страдания, которые я вам причинил…»

— О Господи! — прошептала Соня. По щекам у нее текли слезы. Юлия осторожно взяла у нее письмо и продолжала:

«…Я ничего не забыл. Часто вспоминаю наш дом в деревне, сад, галерею, увитую виноградом, и мост через речушку, где я однажды, возвращаясь со станции босиком, загнал занозу в пятку, да так, что маме пришлось поднимать среди ночи доктора Кислинского. Юля в одной ночной рубашонке подслушивала у двери моей комнаты, а после не могла уснуть до утра. Как она там, наша младшая? Мне больно оттого, что я не могу с вами увидеться, но иногда во мне рождается надежда, что это не навсегда, что мы когда-нибудь встретимся и я смогу сказать, как я вас всех люблю…

На снимке — моя жена Нина. Нина родом из Ялты, родители ее погибли; она была медсестрой на Чонгарском участке фронта у Врангеля, потом, уже за границей, окончила акушерские курсы. А также наш первенец Степан и общая любимица Нюта. Мы снимаем небольшую квартирку на окраине Харбина, оба работаем, дети с няней. К китайской экзотике давно привыкли, и отношение к нам хорошее, тем более, что Нина пользуется большим авторитетом как врач. Она добрый и отзывчивый человек. Все у нас в порядке, и вам не следует обо мне тревожиться.

Пишу в канун Рождества. У нас масса снега и очень холодно, но мы в тепле и даже с елочкой, как когда-то в детстве… В той страшной мясорубке, которая выпала на долю многих, кого я знал и любил, я все-таки уцелел.

Обнимаю вас всех вместе и каждого по отдельности, родные мои. Нина и дети передают вам приветы. К сожалению, фотографию и мое письмецо вам придется уничтожить: не хочу снова стать причиной ваших бед.

Простите меня, если сможете. Ваш Олег Рубчинский».

Даты под письмом не было.

Юлия вгляделась в лицо брата на фотографии. Она ничего не помнила о занозе — должно быть, была еще слишком мала, но не забыла, как он уходил из дома в семнадцатом. Тогда казалось, что навсегда. Олег стоял на пороге, дверь была распахнута, и она выбежала из своей комнаты, услышав, что мать плачет в голос. При виде нее Олег умолк на полуслове и прикусил пухлую нижнюю губу. Яркие синие глаза потемнели. Мать судорожно теребила у горла грубый шерстяной платок, который не снимала всю осень, плечи ее тряслись. Олег выглядел непривычно — в солдатском обмундировании, с вещмешком за спиной. Обычно сдержанный и немногословный, сейчас он был в ярости. Мать не умолкала, и в конце концов брат бешено закричал: «Не держи меня! И прекрати немедленно! Я не желаю прислуживать всякой нечисти. Ты что, так ничего и не поняла, мама? Почему вы остаетесь? И причем тут отец? Вы просто ослепли!»

Олег круто повернулся и помчался вниз, грохоча сапогами и перепрыгивая через ступени. Мать прислонилась к стене. Колени ее подломились, и она сползла на пол в глубоком обмороке…

— Соня, — встревоженно спросила Юлия, — но как же сказать? Что будет с папой?