Моя сто девяностая школа (рассказы)

- Потому что настоящая музыка раскрывает глаза, - находчиво ответил слепой.

- Продолжайте, - серьезно сказал Бобка.

- А продолжать нечего. Сказали мце "пошел, старик", и я убрался восвояси.

- Почему же вы, Сальери, любя музыку и почитая Моцарта, а слепой играл именно Моцарта, не захотели слушать его музыку?

- Повторяю вам - я обожаю музыку. Я ведь "поверил алгеброй гармонию", но слепой скрипач в трактире - это профанация искусства. Мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери.

- Ясно, - сказал Рабинович. - Попрошу пройти сюда покойного Моцарта.

Сальери содрогнулся.

Я бодро подошел к судье.

- Вы - Моцарт?

- Да, покойный, - сказал я.

- Как же вы, если покойный, находитесь здесь?

- Настоящая музыка живет вечно, - ответил я.

Это была Бобкина находка, и Мария Германовна была очень довольна. Это было видно по ее лицу. Она радостно улыбалась.

- Ваши отношения с Сальери?

- Самые хорошие, дружеские.

- Как же он вас отравил?

- Кто?

- Сальери.

- Вы говорите чепуху.

- Вы слышите? - закричал Сальери. - Я не мог этого совершить! Это клевета!

- Гражданин Сальери, вы в суде. Прошу не разговаривать. Вам будет дано последнее слово.

- Почему последнее? - закричал Шура.

- Тише!

И судья ударил кулаком по столу.

- Странная манера вести заседания, - сказал Сальери.

- Значит, вы не верите, что он вас отравил?

- Конечно, нет.

- И вы не заметили, как он вам что-то подсыпал в ваш бокал?

- Не заметил. Я весь был в своем Реквиеме. Помните?

Я сел за рояль и сыграл "Турецкий марш".

- По-моему, если я не ошибаюсь, это "Турецкий марш", - сказал Бобка.

- Вы правы, - заметил я. - Но я исполнял "Турецкий марш", а думал о Реквиеме. Так бывает у нас, композиторов. А мой черный человек мне день и ночь покою не дает...

И тут вышел Монька Школьник в черном клеенчатом плаще. Постоял и ушел.

- Ясно, - сказал Бобка. - Значит, вы отрицаете

факт отравления.

- Полностью! - крикнул Навяжский. - Мало ли кто что говорит. Нельзя верить всем слухам. Честно говоря, я завидовал Моцарту, его гениальности и способности легко и быстро писать. Но я глубоко чтил Моцарта, и я бы никогда не посягнул на его жизнь, не лишил бы мир такого гения.

- Ясно, - сказал Бобка и посмотрел на Марию Германовну. Она кивнула головой, и он сказал: - Достаточно. Прошу свидетелей выйти. Слово имеет защитник Леня Селиванов.

Селиванов вытер глаза платком с надписью "Ленечке от мамы".

- Не могу без слез смотреть на этого старого, усталого человека, сказал он, кидая взгляд на сосущего карандаш Сальери. - Преодолел он ранние невзгоды и ремесло поставил подножием искусству. Он стал ремесленником, а Моцарт парил херувимом, с поразительной легкостью сочинял свои опусы, и, конечно, в душе Сальери зародилась зависть. Вы поглядите, как он грызет карандаш. Меня интересует одно: действительно ли он бросил яд в вино? Кто это видел, товарищи? Откуда мы это узнали? От Пушкина. Пушкин, конечно, величайший поэт, он создал поразительной силы образ Сальери, в котором черная зависть заполнила весь сальеревский организм и толкнула его на преступление. Но где взял Александр Сергеевич эти факты? Прочел в газетах того времени? Нет. Услышал от очевидцев? Не было очевидцев. Беседовал с врачами, присутствовавшими на вскрытии Моцарта? Не было такого вскрытия! Может быть, прочел дневник Сальери? Сальери не Элла Бухштаб, и он не писал дневников. Значит, это родившаяся легенда, а попросту сплетня. Она дала возможность Пушкину написать блестящую трагедию, заклеймить страшное чувство зависти, противопоставить талант ремесленничеству, доказать, что дело не в алгебре, которую, видимо, Моцарт не любил так же, как я, но маленькая трагедия Пушкина не может еще являться обвинительным актом Сальери. Вы посмотрите на этого несчастного, как он переживает!

Все обернулись и увидели, что Шурка плачет настоящими слезами. Он натер луком глаза, и у него текли слезы.

- Эти слезы впервые лью... - прошептал Шурка.

- Суд удаляется на совещание, - сказал Бобка.

И Рабинович, Дружинина, Купфер и Смирнов покинули класс.

- Ребята, очень неплохо, - сказала Мария Германовна. - И все хорошо знают "Моцарт и Сальери", и уж теперь весь класс будет знать произведение.

- Минутку! - закричал Рабинович. - Мы забыли дать последнее слово подсудимому. Пожалуйста.

- Я не виновен, - сказал Шурка. - Это наговор.

Меня оклеветали. Я сам скорблю о его безвременной кончине. О Моцарт, Моцарт! Я кончил. Спасибо за внимание.

- Суд окончательно удаляется на совещание.

Через десять минут Юра Чиркин опять громовым голосом сказал:

- Суд идет!

И все стоя выслушали приговор, который прочел Бобка:

- "Общественный литературный суд шестого "А"