Моя шокирующая жизнь

У леди Порталингтон, замечательной хозяйки и моего большого друга, было чудесное жилье в Портмен-Сквер. По происхождению австралийка, она великолепно ассимилировалась в атмосфере английских традиций. Ее ланчи и обеды были знамениты: вкусная еда, безупречное обслуживание, но сама она во время этих восхитительных застолий ни к чему не притрагивалась. На летние периоды она снимала замок Сторнаузен в Шотландии, возвышавшийся над самым северным пляжем. Я приезжала к ней туда и оставалась на некоторое время. Очутившись в деревне Сторнаузен, путешественник словно переносился за пределы современного мира.

У обмазанных глиной домов, как у жилищ эскимосов, есть лишь дверь, окон нет. Жители молчаливы, просты, но учтивы. В этом внушающем уважение замке, будто сошедшем с театральных декораций, леди Порталингтон с ее несравненным даром всех устроить как можно удобнее создала удивительно душевную обстановку. Она привезла из Лондона всю свою прислугу, комнаты оклеила старыми обоями с китайским рисунком, которые так хорошо сочетались с английской мебелью. В сезон охоты мужчины уезжали рано утром, а мы отправлялись пешком, увязая по щиколотку в вереске, на встречу с ними, назначенную на время завтрака. Несмотря на плохую репутацию английской кухни, надо признать, что завтрак в деревне (овсяная каша и кеджери – жаркое из риса и рыбы, приправленное карри) и завтрак в охотничьих угодьях (холодная дичь, бордо и шампанское) трудно с чем-либо сравнить, а уж перепелка, которую приходилось есть руками с тарелок Георгианской эпохи, – настоящая роскошь.

Гого продолжала менять места учебы. Она училась в школе в Париже до тех пор, пока не произошла история с одним крепким стариком, пытавшимся привлечь внимание девочек через стену, и это меня очень взволновало. Я отправила ее в Мюнхен, где ей предстояло изучать немецкий, но в основном она брала уроки кулинарии у русского шеф-повара. Мы впервые совершили путешествие по воздуху, это был полет в Мюнхен, попали в сильную грозу и при свете молний переживали головокружительные подъемы и падения. Сильно напуганная, я со своей обычной манией принимать неожиданные решения поклялась отныне передвигаться только по воздуху: я почувствовала, что, если не дам такой клятвы, никогда не осмелюсь сесть в самолет. Отныне это вошло у меня в привычку, но всякий раз, когда я усаживаюсь в кресло, меня охватывает и не отпускает минут десять приступ отвратительного страха.

Из Мюнхена я отправилась в Берлин, где меня ожидал Джером Хилл, американский друг, тогда и после незаменимый компаньон в прогулках по улицам и во всяких забавных выходках. Мы исследовали столицу, где гитлеровский режим становился все более агрессивным. Как настоящее представление после генеральной репетиции Муссолини, повсюду на прилегающих к Унтер-ден-Линден улицах возникали демонстрации, которые медленно шли к этой магистрали. Ночные кабаре всех видов, от «Содома и Гоморры» до «Голубого ангела», были открыты до рассвета. С нами ходил один английский друг, любитель красивых женщин, он часто ошибался – настолько соблазнительными оказывались «девочки» в некоторых кабаре. Мне было любопытно посетить знаменитый «Хаус Фатерланд»[103], где на каждом этаже находился ресторан, украшенный по обычаю того или иного района Германии. Поднимаясь по внушительной зеркальной лестнице, я заметила в довольно невзрачной толпе кого-то, кто мне напомнил о Париже.

– Смотри, – сказала я Джерому, – наконец элегантная женщина!

– Боже! – воскликнул он. – Да разве вы себя не узнаете?

Париж, Лондон, Нью-Йорк… Мои путешествия становились все более частыми. Состоялась коронация Георга VI. Я устроила большой праздник в честь своих американских сотрудников и покупателей, а затем отправилась в сентиментальное морское путешествие на яванском судне, которое доставило меня в Лиссабон. В октябре Муссолини провозгласил себя королем, императором Абиссинии; и напряжение между Англией и Италией достигло крайней точки. Господин Антони Иден[104], взяв на себя огромную ответственность, объявил о своих знаменитых санкциях, по моему мнению, бесполезных, безрассудных и даже просто пагубных. Итальянский народ, обработанный мощной пропагандой, совершенно не понял этого поступка, в результате молодые итальянцы все в большем количестве пополняли ряды чернорубашечников. Соглашение между Англией и Италией, подписанное графом Чиано[105], пришло слишком поздно и не принесло ничего хорошего. С другой стороны, Мюнхенское соглашение[106], вызвав нереальную надежду, извратило конечный результат. Если бы зажечь все праздные полемики, которые велись во всем мире, они светили бы подобно солнцу. Что касается меня, в тот период я никогда не встречала враждебности ни со стороны своих друзей, ни газет; никто даже не намекал на мое итальянское происхождение. Но не думать об этом я не могла и потому испытывала боль – так при изменении погоды ноет ампутированная конечность.