Моя подруга - месть

В первое мгновение Марьяне почудилось, что к Борису вернулся голос, но это кричала женщина. Коротко, яростно, пронзительно. Крики вдруг слились в один протяжный стон – и оборвались.

Григорий споткнулся на последней ступеньке, и Марьяна догнала его, схватила за руку.

Лариса! Это кричала Лариса! И, несмотря на ужас, охвативший ее, Марьяна успела подумать с горечью: «Я ошиблась!» А потом снова раздался крик.

«Что же с нею делают?!»

Через мгновение она увидела что.

Дверь возле лестничной площадки была распахнута, и в ней, согнувшись в три погибели, замер задохнувшийся от стремительного бега Борис, так что Марьяна и Григорий смотрели в комнату поверх его головы.

То, что они увидели, заставило их оцепенеть. А люди, оказавшиеся перед ними, были слишком увлечены, чтобы замечать хоть что-то вокруг.

Посреди комнаты на ковре лежал Рэнд. Его голова была запрокинута, глаза закрыты, из приоткрытого рта рвались хрипы. Руки его были широко раскинуты и рвали, тянули ворс ковра, судорожно сжимаясь в кулаки. Верхом на Рэнде, стиснув его бедра коленями, сидела голая Лариса, вцепившись в его плечи ногтями так, что из-под них выступала кровь. Pаскачиваясь, подпрыгивая, трясясь, она кричала, и только теперь потрясенным сознанием Марьяна смогла разобрать смысл этих криков:

– Еще! Еще, ну! Давай еще!

Кричала-то она по-русски, однако ее прекрасно понимал Шафир. Тоже нагой, он стоял над обезумевшей парой и послушно хлестал Ларису по плечам длинной плетью. Удары были умелыми, били вскользь, не причиняя слишком сильной боли, так что на лоснящемся от пота белом женском теле оставались лишь розовые полосы. Но после каждого удара новые судороги наслаждения искажали лицо Ларисы, заставляли изощренно извиваться тело – а Рэнд в тисках ее колен хрипел все громче, все выше подбрасывал вверх бедра, все яростнее бился об пол…

И над всем этим нечеловеческим содроганием сиял в золоченой раме портрет Тутанхамона с томными глазами и чувственно-подкрашенными губами.

Портрет Бориса.

Это зрелище могло ошеломить кого угодно, а потому неудивительно, что Григорий и Марьяна на несколько секунд замерли в дверях, не в силах воспринять и осмыслить открывшееся взору. Oчнуться их заставил выстрел.

Борис… почерневший, сгорбатившийся, страшный, рухнул на колени и, перехватив пистолет двумя руками, выпустил всю обойму в Рэнда и Ларису.

Выстрелы отбросили женщину в сторону, и, наверное, она умерла прежде, чем смогла хоть что-то понять.

Рэнд еще успел завалиться на бок, простирая скрюченную руку к Борису, но смотрел не на него: желтые глаза были устремлены на Григория. Вспыхнули в последний раз хищным звериным пламенем – и закатились.

В то же мгновение плеть очнувшегося Шафира взвилась, захлестнула руку Бориса и вырвала из нее револьвер. А вслед за тем и сам Шафир, как барс, пролетел вперед и навалился на Бориса, сбил его на пол, изо всех сил отгибая назад голову.

В следующее мгновение Шафир снова взлетел в прыжке… но ему навстречу коротко грохнул автомат Григория – и мощное тело, изломившись, тяжело рухнуло наземь.

У Марьяны подогнулись ноги. Она упала на колени рядом с Борисом, протянула руку – но, не осмелившись дотронуться, прижала ее к груди. Борис лежал с неестественно вывернутой шеей, струйка крови ползла из уголка рта, погасшие глаза неподвижно смотрели на Рэнда.

Сильный рывок поднял Марьяну, а потом руки Григория обвились вокруг нее. Oна уткнулась ему в грудь – и замерла. Через долгое, чудилось, бесконечно долгое время послышался топот ног – в комнату ворвались Васька и Мохамед, но замерли у порога, расширенными глазами уставившись на это царство смерти.

Марьяна не знала, сколько прошло времени: все стояла и стояла, прижавшись к Григорию, – без мыслей, без чувств, не веря в наступившую тишину.

Вдруг что-то влажное, холодное коснулось ее ноги, заставив вздрогнуть. Григорий лязгнул затвором автомата, но тут же перевел дыхание: это был всего лишь Китмир. Он тыкался узкой умной мордой в Марьянины колени, прихватывал зубами мятый зеленый шелк, тянул куда-то.

Васька и Мохамед расступились; Марьяна вышла в коридор.

Китмир ринулся к ступенькам, вернулся, нетерпеливо подскочил и коротко, сердито тявкнул.

И тут Марьяна поняла, в чем дело: откуда-то снизу доносился пронзительный детский плач.

Проснулся Санька.

Было семь часов утра.