Моя по умолчанию

– Нет-нет. Очень интересно. А вы знали, что Данаю реставрировали по снимкам, сделанным, когда та выставлялась в Японии?

– Я-то знаю. А вот то, что это знаете вы, удивляет.

Меня же удивляет, что эти двое как ни в чем не бывало ведут светские беседы. Готов расцеловать старика за то, что он своим бесконечным трепом отвлекает Данаю от случившегося.

– После этого акта вандализма Международный комитет музеев рекомендовал установить в выставочных залах сифоны с водой. И через несколько лет, во время очередной атаки на «Ночной дозор», именно благодаря этой инициативе картину удалось спасти.

Ну и ну… Они ведь правда нашли друг друга. Мой дед. И, в будущем, моя женщина.

– Приехали! Как самочувствие?

– Не знаю. Вроде бы неплохо.

– Ну, и хорошо. Сейчас вас осмотрит наш самый лучший доктор.

– Я беременна.

– Эм… И гинеколог осмотрит тоже.

Наверное, только эта женщина, рискуя быть изуродованной, могла волноваться о чем-то еще. Она удивительная. Моя Даная.

– Все будет хорошо, – легонько сжимаю холодные пальцы. – Все будет хорошо, слышишь? Я не позволю, чтобы что-то случилось, – чеканю так, будто у меня действительно все под контролем. Как будто я – господь бог, не меньше. Впиваюсь в нее взглядом, вложив в него всю уверенность, что во мне есть, все свои силы. Она смотрит несколько секунд. И… кивает.

– Да. Все будет хорошо.

Моя девочка! Моя девочка… Умница.

Невольно повторяю ее жест. Дед ненавязчиво похлопывает меня по спине. Двери распахнуты настежь. Нас давно уже ждут. Врач, выехавший на вызов, коротко отчитывается о состоянии пострадавшей. И все… Данаю увозят на осмотр. Без сил прислоняюсь к стене. Достаю телефон. Макс отвечает лишь после пятого гудка.

– Ты нашел его?

Глава 8

Даная

Это страшно. В любом случае страшно. Хотя, если верить врачам, я действительно отделалась легким испугом. Лицо, конечно, обожжено, но глубокие слои кожи не задеты, и шрамы мне не грозят. И вот что удивительно. Я… та, которая никогда не обращала особенного внимания на свою внешность, в у-жа-се от того, что могло случиться.

В палате предусмотрительно нет зеркал. Глупые. Как будто я, при желании, не найду возможности себя увидеть. Шмыгаю носом. Тянусь к сумочке, которую кто-то подобрал и принес. Достаю телефон. Игнорируя миллионы входящих звонков и сообщений, включаю фронтальную камеру и принимаюсь внимательно себя разглядывать. Кожа на лице ощущается стянутой и выглядит так же. Но это – не открытая рана, как могло бы быть. Это… как там сказал доктор? Пилинг. Вот… Глубокий химический пилинг. Можно закрыть глаза и представить, что я, наконец, дошла до косметолога.

Так я и делаю. Ложусь. Накрываю ладонью живот, внимательно прислушиваясь к себе. 

Потеря внешности – это что! Гораздо хуже, если бы я потеряла ребенка. Счастье, что с ним все хорошо. Что рядом был Астахов со своим охранником. А если бы не было? Если бы его не было…

Изголодавшейся гиеной в меня вгрызается паника.

Зря. Как зря, что я его прогнала! Одной невыносимо. Возможно, дома было бы лучше, а здесь, в больнице… Ну, зачем я согласилась остаться? Всего на сутки. Чтобы перестраховаться, но все же! Как эти сутки пережить одной, как?

Нужно было хоть Нюту оставить. Но ведь я и ее прогнала. Она так ужасно выглядела после всего пережитого, что было бы очень жестоко заставлять ее со мной нянчиться.

А до обхода еще несколько долгих часов!

Плакать нельзя. Плакать мучительно больно. Но остановить слезы не получается. Шумно втягиваю рафинированный больничный воздух. Чтоб отвлечься, достаю телефон и открываю видео с последней процедуры УЗИ. Малыш (я теперь не знаю, как его называть) машет ручками. Касаюсь изображения пальцем и резко оборачиваюсь на звук открывшейся двери.

– Ты почему не спишь?

– А ты почему здесь? – возмущаюсь, хотя буквально пару минут назад хотела этого больше всего на свете.

Астахов дергает плечами. Будто и сам до конца не понимает, за каким чертом приперся.

– Убедился, что дома все спокойно, а потом понял, что должен быть здесь. Что скролишь?

Он приближается, и по мере этого атмосфера в палате меняется. Даже воздух становится другим. Георгий приносит с собой морозную свежесть ночи, аромат своего шикарного парфюма и ауру какого-то совершенно непрошибаемого спокойствия.

– Вот, – разворачиваю к нему экран.

Астахов игнорирует стул и усаживается на кровать. В полумраке черты его лица выглядят хищно. Но я его не боюсь. Его зверь на моей стороне. И под защитой этого зверя мне гораздо… гораздо спокойнее. Я не анализирую, в какой момент чужая защита оказалась мне настолько мила.

– Наверное, лучше отмотать на начало… – бормочу я и отворачиваюсь в надежде, что сумрак скроет мой неприглядный вид. Георгий так и делает. Перетаскивает бегунок к началу записи и касается значка плей. Я с жадностью наблюдаю за тем, как постепенно его лицо разглаживается. Сначала расслабляются сжатые в тонкую линию губы, потом расходятся от переносицы брови. Не отрывая взгляда от просмотра, он растирает шею. Ведет головой туда-сюда, сбрасывая напряжение. И широко улыбается:

– Ну, ведь и правда крутит дули!