А Лиля, недолго думая, велела Мите бежать прочь — через окно. Он послушался ее, полез. Третий этаж… Митя спускался по дереву, пропорол себе ногу, довольно глубоко. Вот так он оказался в больнице, где ему наложили на рану швы.
— Слушай, может, ты зайдешь? Тут всех пускают… Тоска зеленая. Если не трудно, принеси что-нибудь поесть, а? Эта еда больничная никуда не годится, — попросил Митя. — Да, и книжку какую-нибудь принеси. У меня дома не знают, где я, уехали к бабушке в деревню. Так что, считай, мне крупно повезло…
В августе Лиле наконец позволили выходить из дома — в моем сопровождении, разумеется.
Мы опять втроем — я, Лиля и Митя — бродили по своему любимому парку.
Это был последний месяц нашего детства, как я теперь понимаю. Ощущение свободы, вседозволенности, собственной значимости… Никаких обязательств, школьное ярмо скинуто, и уже все позволено. Ошибки еще не сделаны, дров еще никто не успел наломать, зато будущая взрослая жизнь кажется грандиозной, необыкновенно интересной и значительной.
Митя поступил в свой институт, и поступил как-то удивительно легко, и он поэтому чувствовал себя героем, который без пяти минут как завоевал мир.
Лиле наконец удалось справиться со своими родителями. Она поняла, как ими манипулировать — с помощью собственного нездоровья. Родители моей подруги, при всей своей строгости, полностью капитулировали, когда Лиле становилось плохо… Если близкие начинали на нее давить, запрещали что-либо или пытались к чему-то принудить, у девушки начинались тяжелые мигрени, щемило сердце. Родители, испуганные нездоровьем дочери, тут же отступали от нее… Всерьез Лиля болела или это у нее возникало нечто психосоматическое, как теперь говорят, — непонятно.
Я же решила с осени устроиться на какую-нибудь простую, не требующую навыков работу. Так, небольшой перерыв… надо же отдохнуть от учебы, подумать? На самом деле, как я теперь понимаю, думать мне тогда совсем не хотелось и решать что-либо — тоже.
А дальше происходило вот что.
Учеба в серьезном вузе потребовала от Мити полной концентрации. Тут либо любовь с ее свиданиями, бессонными ночами и долгими телефонными разговорами, либо формулы и чертежи. Возможно, будь на месте Лили какая-то другая девушка, конфликт удалось бы сгладить. Но Лиля хотела, чтобы внимание и время ее возлюбленного принадлежали только ей. И она — свободная круглые сутки, не обремененная ни учебой, ни работой — принялась бунтовать.
Они ссорились с Митей. Потом мирились. Во время этих событий я всегда была рядом — то с Митей, то с Лилей. Мне приходилось то поддерживать подругу, то выслушивать Митины жалобы… Родители Лили, кстати, уже были готовы отдать свою дочь замуж за Митю — да на что угодно они готовы были согласиться, лишь бы Лиля не хандрила… Родители же Мити, наоборот, настаивали, чтобы юноша закончил вуз, встал на ноги, а там — хоть трава не расти, пусть женится.
Лиля записала потенциальных свекров во враги и требовала, чтобы Митя разорвал все отношения с его родными… При всем при том, что Митя обожал Лилю, предать собственных папу и маму он не мог.
Что касается меня, то довольно скоро я словно повисла в каком-то безвременье, напоминающем день сурка. У меня не было ни прошлого, ни будущего, ни отношений, ничего. Я жила чужой жизнью… А работа — скучная, рутинная — съедала большую часть моего существования.
Я чувствовала, что необходимо что-то изменить, исправить, но все тянула чего-то.
Перелом наступил следующим летом. Как-то после июльского, невыносимо жаркого дня Лиля позвала меня на Серебряные пруды — съездить туда, искупаться после работы. Кроме того, Лиле хотелось нажаловаться на Митю — это я поняла, когда говорила с ней по телефону. В голосе моей подруги дрожали слезы.
И мы с Лилей поехали на знаменитый московский пляж. Около восьми вечера расположились на берегу. Искупались, потом загорали на берегу под лучами ласкового вечернего солнца. Лиля жаловалась на Митю, я сочувственно вздыхала в ответ… Оказывается, она звала сегодня Митю с нами, а он, видите ли, не смог, устал после практики в институте… Лиля не считала его усталость поводом для отказа от свидания. Лиля подозревала Митю в том, что он ее обманывает.
Я слушала Лилю и с застарелой, тоскливой нежностью мечтала о Мите. Ах, если бы он любил меня!
Мы уже с подругой собирались обратно, но из наступающих сумерек вдруг вынырнул… Митя. Вполне в своей манере — появляться из ниоткуда. Он все-таки помчался после практики на пляж, и вот, после долгих скитаний по окрестным берегам и рощам (мобильных телефонов в те времена еще не было), наконец-то нашел свою возлюбленную.
Я сидела на берегу, а мои друзья бурно ссорились под ивой неподалеку. Несколько раз Митя делал попытки обнять Лилю, но подруга гневно отталкивала его руки. Потом Митя словно окаменел, застыл — и теперь уж Лиля умоляюще ластилась к нему.
На темнеющем небе зажигались звезды, пляж опустел.
— Может быть, поедем уже? — крикнула я. — Поздно совсем.
— Ах, погоди… — отмахнулась Лиля. — Потом такси поймаем, за пять минут домчимся…