Моя настоящая жизнь

Орган семейной профсоюзной организации

«За домашний уют»

(Домашняя стенгазета, выпускаемая восьмиклассником Олегом. 1950 год)

Еще одно выражение заботы, о нашем народе

1 апреля газеты принесли радостную весть.

Наше правительство и ЦК КПСС решили провести очередное (шестое по счету) снижение розничных цен на продовольственные и промышленные товары. Трудно найти слова, чтобы выразить благодарность партии и правительству за заботу о нашем народе. Наша семья выиграла благодаря новому снижению около 200 (двухсот) рублей. На эти деньги мы думаем приобрести новые ботинки О. П. Табакову.

Член нашей семьи, студентка вечернего университета марксизма-ленинизма М. А. Березовская говорит: «От всего сердца я говорю спасибо нашей партии и правительству… Со своей стороны в ответ на заботу… обязуюсь смотреть на 2–3 желудка и на 3–5 грудных клеток больше, чем до снижения розничных цен…»

По следам наших выступлений

18 марта в нашей газете сообщалось, что семья Турчаниновых не проявляла должного внимания к своим родственникам, задержала отправление посылки с продуктами (соленая рыба и 3 банки сушеных сливок). Как передает наш спецкор из города Холмска, должные меры приняты. Председателю профкома семьи, Турчаниновых тов. В. Г. Турчанинову поставлено на вид. Посылка выслана.

Однажды кто-то из критиков окрестил меня «воплощением русского характера», хотя на самом деле во мне слились и мирно сосуществуют четыре крови: русская и мордовская — по отцу, польская и украинская — по матери. Я никогда не делал попыток нарисовать генеалогическое древо рода Табаковых-Пионтковских, но историю его знаю прилично. Могу даже различать в себе национальные источники.

Весь мой природный сантимент, чувствительность и некоторая плаксивость — оттуда, из украинских песен маминой мамы, бабы Оли: «солнце низенько, вечер близенько»… Наряду с тем, что я узнавал родной язык и взрослые обучали меня квалификации происходящего в жизни по-русски, я имел всему этому довольно мощную альтернативу в метафорической ласковости украинского языка. Можно сказать: «хулиган». А можно сказать: «урвытэль». Или: «Ну, уже гиря до полу дошла» — пишет Рощин. А баба Оля говорила: «Пiдышло пiд груди, не можу бiльше». Эти словосочетания странным образом объясняли мне рождение импульсов на тот или иной душевный поворот. И как последующий результат: мне никогда не нравилась сентиментальная украинская литература — Коцюбинского, Ивана Франко, Элизы Ожешко или даже стихи Леси Украинки. Но, вместе с этим, когда я читаю у Гоголя: «…нет уз святее товарищества», — сразу начинают выделяться слезы, потому что Гоголь для меня фигура душевно близкая. Не потому, что я тоже умру от голодания, нет… А вот что за мысли приходят в голову не мне одному? Возможно, это Чичиков едет в бричке, и что возможно, он — отчасти — черт, только посланный вот в такую долговременную командировку в российские земли… И многое, многое другое. «Слышишь ли ты меня, сынку…», — и я опять начинаю плакать, — «слышу…». И ничего с собой поделать не могу, потому что моя психика отзывается на уровне генетическом. Я даже не могу комментировать ничего. Просто так чувствую.

В то же время, при некоторой эмоциональной невоздержанности, я, если выражаться по-польски, человек «гжечный». Знаете, как ведут себя польские паны? Этакое постоянное подчеркнутое соблюдение политеса, формальное выражение условностей поведения. Боже упаси, никогда не считал себя сильно воспитанным или галантным, но даже при полном неприятии человека всегда, хотя бы формально, сохраняю некие элементы любезной «гжечности». Как мне кажется.