Моя любовь, моё проклятье

И два дня, целых два чёртовых дня, не разговаривала с ним. Совсем. Он с ума сходил, потому что мучился от её холода, но считал себя правым. Они вместе ездили на работу и с работы, точнее, Коля их возил, но хранили взаимное молчание. Только Сашка тогда была связующим звеном. При ней, не сговариваясь, они никогда не выясняли отношений и не показывали, что между ними пробежала кошка. Делали вид изо всех сил, а вот когда Сашка ложилась спать, наступал арктический холод. Полина замыкалась. Даже спали друг к другу спиной. И эта пытка длилась двое суток.

Первым сдался всё же он, но, как оказалось, она только этого и ждала, очень ждала. И сразу настало долгожданное, сладкое примирение.

Позже он пытался ей объяснить, что все эти меры, наказания, выволочки и прочие диктаторские замашки – вовсе не удовольствия ради. В самом деле, садист он, что ли? Нет же! Просто таков механизм управления. Шутка ли – три тысячи человек, десятки цехов, разбросанных по всей области и, что важно, немало опасных объектов. Тут без строгой дисциплины ну просто никак. Вот и приходится гайки закручивать, иначе что? На шею сядут и ничего делать не будут. И это в лучшем случае.

Но Полина, очевидно, в его объяснения особо не вникала. Потому что и после Лизы просила то за одного, то за другого.

Он злился, негодовал, но шёл на поводу. Да потому что... ну как ей отказать?

Оттого и вздохнул свободно, когда она согласилась уволиться.

Только вот как-то неинтересно стало на работе без неё. Постоянно и сильно тянуло домой.

Первое время он буквально шалел от восторга – вместо тишины пустой квартиры его ждала Полина, ждала Сашка, обе – с улыбками, с радостью в глазах. А ещё всякие аппетитные запахи плыли из кухни. Да и спустя несколько месяцев радовался такому незамысловатому домашнему счастью ничуть не меньше, просто спокойнее.

Вторая крупная ссора случилась из-за матери. Та тоже взяла в моду воздействовать на него через жену. Вот откуда они все этого понабрались?

Но в конце концов он психанул: «Не лезь в мои отношения с матерью».

Полина тогда отшатнулась, и хотя он тут же, почти сию секунду стал просить прощения за грубость, целый день не могла отойти.

Потом объяснила, что не грубость её покоробила, а… в общем, такую забористую речь задвинула, что Ремир опешил – столько диких выводов из одной неосторожной фразы, брошенной в сердцах: мол, указал ей на место, закрывается от неё, нет полной близости, нет единения и чего-то там ещё, по-настоящему так и не впустил в свою жизнь…

Не впустил в свою жизнь?! Да у него и жизни-то никакой нет, кроме неё. А сказал так только потому, что злило это манипулирование. Но Полина сильно дулась, а он страдал. Целый день. Ночью всё же получилось переубедить.

Но всё это мелочь по сравнению с последней их ссорой, в которой отзвуком аукнулось треклятое прошлое.

Он ведь честно старался забыть, что тогда, в лагере, случилось, не думать о том, просто выкинуть из головы.

Да и простил её за всё давно. Но это прошлое настырно лезло и лезло, всплывая в самый неподходящий момент и безжалостно вскрывая поджившие рубцы.

В тот день, ровно неделю назад, они с Полиной и Сашкой гуляли в центральном сквере. На работу он не поехал, потому что завтра улетал в Японию, хотел вместе провести время.

В сквере уже понастроили ледяных фигур к Новому году, домиков всяких, лабиринтов. Но главной забавой была, конечно, горка, высоченная, в несколько полос. Народу каталось – тьма, с визгами, со смехом. Сашке тоже хотелось так, но её, кроху, могли запросто сбить, поэтому Полина отправилась с ней. А Ремир наблюдал снизу, махал им рукой.

Позвонил Макс – вот как раз обсудить поездку в Японию. Из-за гвалта было плохо слышно, и Ремир отошёл чуть в сторону, где в стороне от общего гуляния прохаживались чинные парочки. Там они и столкнулись с Назаренко.

Ремир знал, что «Сарма» на ладан дышит, если уже не приказала долго жить. Но в детали, в причины, в последствия не вникал.

С Назаром разговаривать он не хотел, один его вид рефлекторно будил в нём самые тяжёлые чувства. Но тот был пьян и, заметив Ремира, свернул к нему. Уж конечно, не за тем, чтоб поздороваться.

– Что, думаешь, сделал меня? – расплылся Назаренко в неприятной улыбке. По виду пил он не первый день. Истасканный весь, вонючий, заплывший. – Затоптал меня, думаешь? Ну, радуйся, радуйся, пока можешь.

– Свали, – коротко бросил Долматов.

– Чего это? – деланно изумился тот. – Не хочешь с давним знакомым пообщаться? Гордый, да? Важный сильно? Где, кстати, Польку потерял, жёнушку свою ненаглядную? Да-да, я всё знаю, заженились вы. Полька мне сама сказала.

Ремир тотчас напрягся. Они разговаривали?

– Ой, смотрит-то смотрит! – паясничал Назар. – Будто перед ним тут го*но какое-то.

Икнул, снова гадко улыбнулся:

– Если ты такой гордый, что же взял себе пользованный товар? Подобрал после меня…

Ремир не сдержался, обрушил на него всю боль, всю вспыхнувший злость.

От одного удара Назаренко грузно рухнул в снег, захрипел, выругнулся матом. Чинные парочки остановился, уставились с настороженным любопытством.