Моя любовь когда-нибудь очнется

– Потом в палату вихрем ворвался еще один врач. Он на бегу надевал хирургическую маску. Меня он оттолкнул, я упал в угол и лежал там в луже крови Мэгги. Первый врач ввел ей в вену какое-то лекарство, второй пытался остановить кровотечение. Меня как будто парализовало – тело мне совершенно не подчинялось, но я слышал, что происходит вокруг. Кто-то крикнул, что у Мэгги упало давление, я услышал жужжание дефибриллятора, и врач скомандовал: «Всем отойти! Разряд!» Раздался треск, ручонки моего сына взлетели вверх, тело выгнулось дугой и снова обмякло. Врач, принимавший роды, торопливо накладывал швы. Так прошло еще несколько минут, потом врачи сняли маски и стали смотреть на часы. Никто даже не стер с тела моего сына беловатый гель, санитарка просто завернула малыша в одеяло и унесла, а я так и не подержал его на руках. Мне никто этого не предложил, а попросить мне как-то в голову не пришло. Тем временем состояние Мэгги немного стабилизировалось. Мое – тоже. Во всяком случае, я кое-как поднялся с пола и только тут заметил, что руки у меня грязные и липкие. И лицо тоже. Я наклонился над Мэгги и увидел, что рвота застряла у нее в волосах. Тогда я схватил полотенце или простыню, не помню, и стал как сумасшедший вытирать ей подбородок, щеки и шею, потом подсунул ей под голову подушку и заправил волосы за уши. Пока я с ней возился, врач не отрываясь смотрел на мониторы, на которых, должно быть, отражалось состояние моей жены, но он ничего мне не объяснял, а спросить я боялся…

Пока я говорил, последний отблеск могучего фонаря Джона Биллингсли окончательно погас вдали, луна зашла за облако, и нас вновь окружил мрак. Я изо всех сил напрягал зрение, силясь рассмотреть хоть искорку света между деревьями, но не видел ничего. Ночь казалась осязаемо плотной, шатер листвы над нашими головами давил, словно тяжкий груз, и я вдруг почувствовал себя очень одиноко.

– Во вторую ночь… где-то около полуночи… В общем, я отрубился. Просто свалился там, где стоял. Когда я очнулся, то увидел, что лежу на больничной койке рядом с Мэгги. Одна из сиделок сказала, что меня поднял с пола и перенес в кровать здоровенный, бритый наголо помощник шерифа, который двое суток просидел в коридоре у дверей палаты. Потом… потом врачи мне кое-что рассказали… Я узнал, что Мэгги потеряла почти половину всей своей крови, что головка у моего сына была четырнадцати сантиметров в диаметре, а животик – восемнадцати, и что он весил одиннадцать фунтов и четыре унции[38]. Остальное, я думаю, тебе известно…

Еще какое-то время мы стояли молча – не знаю, какое, но достаточное, чтобы как следует замерзнуть. Наконец Эймос поднял вверх руку с тремя вытянутыми пальцами. Вздернув подбородок и выпятив дрожащую губу, он прошептал:

– А теперь пребывают сии три…[39]

Я кивнул, и мы вместе вышли из болот Сокхатчи.

Домой мы возвращались на машине Эймоса, включив печку на максимум. Электронный термометр на зеркальце заднего вида показывал восемнадцать градусов[40], кофе в моем термосе остыл и отдавал алюминием.

Сворачивая на мою подъездную дорожку, Эймос спросил:

– Скажи честно, я должен за тебя беспокоиться?

Я покачал головой.

– Уверен?

Я кивнул.

– Ну ладно… – Он опустил руку мне на плечо. – Обними ее за меня, хорошо?

Закрыв за собой дверцу, я поднялся на крыльцо и услышал, как колеса Эймосовой машины хрустят по замерзшему гравию.

Глава 19

– Профессор?

Я поднял голову, и солнечный свет на мгновение ослепил меня. Почти одновременно с пробуждением в нос мне ударили запахи мочи, «Пайн-сола» и волос Мэгги, в одно мгновение напомнив, из чего теперь состоит моя жизнь. Кое-как разлепив глаза, я увидел Аманду, которая, присев на стул рядом, разматывала бинты на моей больной руке.

– Доброе утро, – поздоровалась она шепотом. – Не хотелось вас будить, но через час начинаются занятия, на которых нам предстоит сдавать наши исследовательские работы, а вы… В общем, я подумала, что вы, возможно, захотите перекусить, прежде чем идти на урок. – И она показала на столик за моей спиной, на котором стояла тарелка с омлетом и сосисками и дымились свежеподжаренные тосты. – Но только сначала я должна вас перевязать.

– Спасибо, Аманда. Мне уже в общем-то лучше.

Аманда сняла последний слой бинта и критически осмотрела мою рану.

– Рука действительно выглядит лучше, – подтвердила она. – Но я думаю, придется мне поперевязывать вас еще недельку. Просто на всякий случай.

Я кивнул.

Аманда подняла палец, словно собираясь что-то сказать, но вдруг задумалась. Ее чистый лоб покрылся морщинами, словно она и впрямь размышляла о чем-то очень серьезном. Наконец она снова показала на стол.

– Блу уже поел, – сказала она. – Правда, это еда из больничного кафетерия, так что она не особенно вкусная, но зато горячая. А это чего-нибудь да стоит.

– Спасибо, – снова сказал я и отвернулся. Я действительно был благодарен ей за завтрак и даже за перевязки, и все-таки я бы предпочел, чтобы у меня была возможность сначала почистить зубы.