Моя легендарная девушка

— Ага, — согласился я. Таким Саймон мне нравился, да и мысль, что я теперь сам по себе, без Агги, — тоже. — И я так думаю. Просто как камень с души свалился. Знаешь, как это бывает, когда все в себе держишь. Ничего хорошего.

— Да, ты прав, ничего хорошего, — согласился Саймон.

Тут он выдержал театральную паузу. Такую театральную, что его не перемолчали бы все действующие лица любой из пьес Гарольда Пинтера[49] вместе взятые. Представления Саймона о законах драмы были логическим продолжением его рок-н-рольной личности. Жизнь для него была всего лишь цепочкой событий, которые совершались лишь для того, чтобы он мог писать о них песни. Саймон все время пребывал в поисках какого-нибудь сильного переживания, которое он мог бы запихнуть в два куплета и три припева. Я не сомневался, что именно поэтому у него было столько девушек и с каждой из них он вел себя, как последний мерзавец. Из хороших и ровных отношений, так же как и из добропорядочного поведения, много песен не выжмешь.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, — заявил Саймон. — Поэтому я вчера и позвонил.

Я подумал, уж не изменяет ли он опять Тамми, с ним такое уже не раз случалось. Но насколько мне было известно, он ни с кем на стороне не встречался, он был слишком занят работой над своим шедевром в Лондоне, чтобы отвлекаться на женщин.

— Прости, парень, — продолжал он, отыгрывая сцену по всем правилам. — Я даже не знаю, как тебе сказать, поэтому скажу прямо. У меня было «это» с Агги.

— Что у тебя было?

Я хорошо расслышал, что он сказал, и все прекрасно понял, но мне нужно было еще раз это услышать — может быть, чтобы просто помучить себя.

— У меня было «это» с Агги.

Голос у Саймона заметно подсел, похоже, ему бы не помешал сейчас стакан воды. И в пору было прокашляться, чтобы прочистить горло.

Я спросил:

— Какое именно «это» у тебя с ней было? — Я был бесстрастен. По крайней мере, мне так казалось.

— То самое «это», которое бы тебе в свое время очень не понравилось, — ответил он.

Странно, но все мои чувства пребывали в самовольной отлучке. Мозг приготовился выдержать наплыв эмоций, но на уровне ощущений был полный штиль. Может быть, мое желание исполнилось? Может быть, я все-таки ее забыл? Я тупо посмотрел на изрисованную фотографию Агги и слабо улыбнулся.

— А мне-то что? — выговорил я. — Агги может делать что угодно с кем угодно, это ее личное дело. Просто я подумал… — Тут уже мне пришлось выдержать театральную паузу, потому что я понятия не имел, что именно я подумал. — Я просто подумал, ты мог бы быть и потактичнее. Я понимаю, уже три года прошло, как мы расстались, но все равно это слишком. Ты же мне друг, в конце концов. И что ты собираешься делать дальше? Прыгнешь в мою могилу, когда я отвернусь? И что скажешь? «Прости, Вилл, не знал, что она тебе понадобится»?

— Что было, то прошло, — сказал Саймон, намеренно не замечая моего сарказма. — Все прошло. Это случилось давным-давно. Я просто хотел тебе рассказать, потому что последнее время это меня мучает. Я всего лишь хотел быть с тобой честным. Мы слишком давние друзья, чтобы какая-то девица встала между нами.

— Надо было думать об этом до того, как ты… — Я не мог заставить себя это выговорить. Назвав вещи своими именами, я сделаю ситуацию абсолютно реальной и не смогу ее вынести.

— Прости меня, — тихо сказал Саймон. — Вилл, я правда здорово об этом сожалею.

— Перестань извиняться, — сказал я, вынимая из магнитофона одну из ранних демонстрационных кассет «Левого берега». Вынув, я бросил ее на пол. — Я же сказал, все прошло, я ее забыл. Просто мне хочется знать, как давно это было?

— Довольно давно, — еле слышно прошептал Саймон.

Мой мозг был уже на пределе, а чувства все не возвращались из самоволки.

— Довольно давно, это когда? — спросил я.

— Это было… — Он наслаждался каждой секундой. — Это было, когда ты с ней еще встречался.

Неожиданно эмоции нахлынули со всех сторон. Боль, душевная и физическая, пронзила все мое существо. Такое чувство, словно огромный невидимый кулак отбросил меня через всю комнату, как в фильме Спилберга 1982 года — «Полтергейст». Меня затошнило, голова закружилась, тело охватила болезненная слабость. Я не мог понять, почему он говорит мне это сейчас, столько лет спустя. Неведение было не просто благом, оно, как колонны, поддерживало своды моего рассудка, и теперь они рухнули.

А Саймон все ждал ответа. Я не знал, что ему сказать. Он был прав, ситуация требовала разрешения, требовала ответа — чего-нибудь зверского, что сбило бы с него спесь, что заставило бы его почувствовать себя так же отвратительно, как чувствовал себя сейчас я, чтобы ощущение непростительной вины унесло бы его за тридевять земель, и он никогда бы не нашел дорогу обратно. Я глубоко вздохнул и положил трубку.

14:38