Моя другая жизнь

Когда Бан-Бан тоже ушла, я поднялся, обулся, потянулся — и стал думать, что дальше. Мужчины — дети этой странной маленькой семьи — еще спали.

Я заглянул в холодильник. Ничего не искал; просто хотелось посмотреть, что там есть. Коробка крекеров, коробка хлопьев с какао, банка орехового масла, бутылка уксуса, еще одна с кетчупом, немножко варенья, миска с недоеденной фасолью; и еще что-то, похожее на большой кусок мыла, обгрызенный с торца. В раковине лежала немытая посуда. Я воспользовался ванной комнатой, где пахло травяным шампунем и пудрой. От запаха защипало глаза. Ванная была единственным местом в этом доме, где я увидел хоть какие-то книги.

В мягких обложках. «Повелитель воронья», распухший от влаги, и «Джунгли рубиновых плодов» с пилкой для ногтей вместо закладки.

Мне стало неуютно здесь, я почувствовал себя незваным гостем. И ушел. Выбравшись на улицу, ослеп на мгновенье от странного света метели. Снег был неглубок, но покрывал все вокруг, а день холодный — ясно, что сегодня не растает, — и от этого все казалось каким-то торжественным. На Мистик-авеню я увидел Уичи на автобусной остановке. Я подошел.

— Тебя подвезти?

Она отшатнулась; потом узнала меня.

— А я и не знала, что вы на машине.

В этот момент мимо промчался «мерседес», обдав нас соленой слякотью; женщина за рулем быстро говорила что-то в телефон, наверно, на работу торопилась. Сначала я почувствовал зависть; потом подумал: а кому мне звонить-то?

— Надо только машину мою найти, — сказал я.

Накануне я оставил машину перед баром. Мы пошли туда и увидели, что снегоуборщики уже загородили ее высоким барьером грязного сугроба. Но у меня джип с приводом на все четыре, так что пробиться через этот барьер и выбраться на дорогу труда не составило.

— Ты в Веллингтон-молл работаешь, верно?

— У вас хорошая память.

— Ты что-то говорила про татуировочную тусовку вчера.

— Ух ты, отличная память!

— Я никогда такого не видел. Возьмете меня с собой?

— Туда хоть кто прийти может, но ладно. Я после работы с Бан-Бан встречаюсь. — И добавила с дрожью предвкушения: — Я перед этими тусовками прямо завожусь.

Фраза получилась настолько странная — и произнесена была так взволнованно, — что мне ничего другого и не потребовалось, чтобы остаться на день в Медфорде и встретиться с Уичи и Бан-Бан. А пока Уичи сидела в машине рядом со мной; и — пока мы ехали через реку и под магистралью возле съезда № 31 к торговому центру — беспрерывно улыбалась, прижав руки к сердцу, словно нянчилась с какой-то радостной тайной. Потом вдруг сказала, будто желая показать, что помнит и про меня:

— А ведь вы писатель.

— Да, но сегодня я ничего писать не буду. На лыжах пойду.

— Вы меня выкиньте здесь, — сказала она, увидев, что снегоуборщик заблокировал подъезд к торговому центру. Выбралась из машины и спросила: — А где ж ваши лыжи?

— На крыше, где ж еще?

Она рассмеялась. Напрасно я полагал, что найду свои лыжи там, где оставил — на верхнем багажнике; она же к таким вещам привыкла.

— Здорово они вас!

И даже не задержалась посочувствовать: сам виноват.

«Ублюдки», — пробормотал я и поехал дальше, до кафетерия. Позавтракал там, почитал «Глоуб»; потом бросил машину, влез в метро и поехал в Бостон. Побродил по книжным магазинам, зашел в библиотеку, убил там еще час, пообедал и поехал в Музей изящных искусств, где и провел остаток дня в каком-то радостном оцепенении, разглядывая картины и благодаря снегопад за то, что все сидят по домам. Когда вышел из музея, снег перестал; было ясно и морозно.

Очень странно было нырять в дырку в заборе и шагать по свежему снегу к многоэтажке на Мистик-авеню. Но это уже стало привычной дорогой: я шел домой.

Блэйн — в бейсболке и зимнем пальто, но босиком — сидел на диване перед телевизором, скрестив ноги, и курил очередной косяк. Он напряженно смотрел на экран, где человек, кое-как замаскированный париком и темными очками, очень быстро что-то говорил, а под его лицом бежала строка: Он неверен своей жене, но развода не хочет.

— Да, и секс, конечно, тоже. Но еще и азарт, волнение, трепет, если хотите. И мне это нужно. Понимаете, я люблю свою жену…

Женщина из аудитории закричала:

— Если ты так любишь жену, так чего ж кобелиться-то?

— Вы когда-нибудь слышали о морали? — возмущенно спросила другая в микрофон, подставленный ведущим — чернокожим, с бритой головой и в бабочке.