Моя другая жизнь

— Да чего там трудного.

Это подал голос хозяин заведения, лысеющий круглоглазый мужик в чересчур просторном, не по размеру, свитере. Он искоса взглянул на меня и прибавил:

— Пойду чай допью.

И вышел.

— Они не любят обсуждать миссис Пикеринг, — послышался еще один голос. Говорила женщина с другого края стойки. — Они из-за вас ушли.

— Да, есть у меня такое свойство — выгонять людей, — ответил я и, услышав смешок, продолжил: — Может, пересядете ко мне? Здесь, у огня, намного теплее.

К моему удивлению, она села рядом.

— Никогда не знаю, можно ли сюда садиться, — проговорила она. — Тут обычно завсегдатаи. Наверно, из-за тумана не пришли.

У нее были красивые зубы, лучистые глаза, светлые, коротко стриженные волосы и присущая домоседам бледность. Я пристально изучал ее, болтая о чем попало — лишь бы подольше удержать собеседницу возле камина. Я ведь за целый день ни с кем и словом не перекинулся. Такие затяжные периоды молчания всегда словно бы превращали меня в невидимку; теперь, разговаривая с этой женщиной, я потихоньку обретал плоть. Более того, я преисполнялся надеждой.

— Разве с миссис Пикеринг связана какая-то тайна?

— Никакой тайны. Все всем прекрасно известно. — Под ее строгим взглядом я устыдился собственной болтливости. — Она убила своего жениха.

Я попытался представить лицо миссис Пикеринг. Напрягся. Припомнил печальную закутанную фигурку, ботиночки. Шуршащий плащ, шерстяные митенки, да еще фразу про банку пива, которую записал в блокнот. Но лица вспомнить не мог. Отчетливей всего мне виделся мокрый терьер: как он облизывался и, давясь, глотал картофельные чипсы.

— Люди часто производят обманчивое впечатление.

— С виду она очень мила, — отозвался я.

— А я все думаю про ее жениха. Деловой такой, нахрапистый. Как многие мужчины с сексуальными проблемами, страшно агрессивный и жестокий. Местные-то знали ему цену, знали, с чем ей приходится мириться. На его счет заблуждались только чужаки. Она убила его однажды ночью кривым садовым ножом. Сам заслужил. Ее осудили условно — судья вынес самый легкий приговор. Но говорить о ней не любят. Считают, что ни скажешь — вроде как сплетня. Да так и есть. Ну а вы откуда?

Объяснение ее было одновременно и предупреждением. Я внял и ответил на вопрос. Сказал, что я из Уитби.

Она держалась так откровенно и дружелюбно, что хотелось избежать обычных выдумок про издательское предприятие, хотелось даже назвать ей мое настоящее, а не первое попавшееся имя. Я хотел рассказать, что написал черновой вариант книги о путешествии вдоль побережья Британии и обхожу теперь места, в которые не попал в предыдущий раз.

— Кстати, меня зовут Эдвард Медфорд.

Вымышленное имя выпорхнуло само собой, вопреки моему желанию быть правдивым. До чего нелепо! Я чуть не расхохотался. Но тут же понял, что Эдвард Медфорд и есть мое имя: что бы я ни сказал — раз уж сказал, — и есть правда. Как с литературой: процесс написания слов превращает их в истину.

— Можно предложить вам что-нибудь выпить?

— Да, я бы с удовольствием выпила еще, — ответила она. — Я пью виски с лимоном. Дома спиртного не оказалось, вот и пришла: пытаюсь одолеть простуду.

Когда я вернулся со стаканами, она подбрасывала угли в огонь, вытаскивая их щипцами из корзины. Поблагодарив за виски, она сказала:

— Меня зовут Люси Хейвен.

По ее улыбке я понял, что она хочет что-то добавить.

— Люси? — ободряюще переспросил я.

— Сегодня у меня день рожденья. День святой Лючии. Лючия — Люси. Так меня и зовут.

— Поздравляю.

— Только я не святая. — Она тихонько засмеялась.

Ей было, вероятно, около сорока или чуть больше, и держалась она очень достойно. Улыбалась слегка устало, с коротким глубоким вдохом. Независимая, бесстрашная и какая-то отдельная — если не одинокая. Мне нравилась ее разумная, по погоде, одежда: крепкие башмаки, вязаный шарф и толстое пальто. Меня она не боялась. Самодостаточная, откровенная женщина. Чертовски привлекательная.

Поговорили о тумане, о крошащихся под ногами утесах, о «Скрещенных ключах», о том, сколько миль отсюда до железнодорожной станции в Солбурне. Потом я спросил:

— И чем же тут занимаются на досуге?

— Я слушаю по вечерам радио или завожу граммофон. Вяжу.

Эти старомодные слова были проникнуты безмерным одиночеством — едва ли я встречал такое где-то еще на британском побережье.

— Еще я читаю.

Я опечалился и даже не пытался продолжить беседу. Сидел поглаживал бороду и почувствовал вдруг, что она смущена моим молчаньем.

— Конечно, тихая жизнь, однообразная. Но мне подходит. — Она наклонилась вперед и спросила: — Что означают буквы на вашем галстуке?

— Королевское географическое общество. Я всегда надеваю его в поход. Помогает блюсти нравственность.

Подцепив золотую эмблемку большим пальцем, я наклонился к Люси, чтобы она могла получше разглядеть буквы.

— Галстук — фаллический символ, — сказала она вдруг.

Мой галстук тут же опустился на прежнее место. Галстук?