Моя Чалдонка

Дверь средней квартиры, против крыльца, открылась, и на веранду вышла, кутаясь в шаль, Мария Максимовна.

Мальчики притаились за углом веранды.

Падение, видимо, немного отрезвило Кайдалова. Он поднялся, держась за перила, взошел на веранду и очутился лицом к лицу с директором школы.

— Вы? — воскликнула Мария Максимовна и потом другим голосом, без удивления, повторила: — Ну да, конечно, вы. Откуда?

— Будто я. — Стоя спиной к перилам, Кайдалов держался за них обеими руками. — Откуда, не знаю.

— Кто вас привел? Вы же еле на ногах держитесь!

— Кто привел? Черти, наверное… Ну да, черти…

Мария Максимовна пристально посмотрела на учителя:

— Были в военкомате?

— Ну, был, был!

— На фронт просились?

— Ну, просился!

— Отказали?

— Отказали. Да. Потому что я хуже всех! — Он помолчал и заговорил уже трезвым, хотя и хриплым голосом: — Я, Мария Максимовна, в тот день, когда ушел, проснулся рано-рано, словно мне кто по глазам ладонью провел. Лежу лицом к стене, а на ней карандашом, кривыми печатными буквами: «Папа». Это Бедынька написала, уж не помню когда: год-два назад. Я тогда обругал ее — стены пачкает. А в то утро за сердце схватило: зовут они меня, зовут… Да, а все же отказали.

— Я знала, что откажут, — задумчиво сказала Мария Максимовна. — И рада: нам веселее будет, а то последнего мужчины лишились бы… Идите, Кайдалов, отсыпайтесь.

Закрылась одна дверь — за Ларионом Андреевичем. Закрылась вторая — за Марией Максимовной.

Тогда мальчики вышли из-за угла веранды.

— Ну вот! — торжествовал Дима. — Кто прав? Вон какой старый, Ларион Андреевич-то, а тоже на войну хочет… Нет, вы уж как знаете, — решительно сказал он, — а для меня праздник — последний срок!

26

Степушка завтракал и ворчал:

— Наш класс дежурный. Нам к восьми. Можно разок и не поесть.

Так и не доел хлеб, а кусочек-то и был с пол-ладошки.

Тоня проводила брата и села за свой рабочий стол, чтобы проверить тетрадки. Ох, сколько времени уходит на них! Знают об этом только учителя да свидетели их труда — бессонные ночи.

Взяв в руки одну тетрадь, она углубилась было в работу.

Морозный утренний воздух ворвался из сеней в комнату. Ветер, что ли, раскрыл дверь? Нет, это вернулся Степушка. Весь обсыпанный снегом, он вбежал в комнату. Брезентовая сумка, висящая через плечо, словно летела за ним.

— Письмо! В ящике письмо! Тоня, милая, письмо! — От порога за Степушкой тянулись снежные пятна. Нет, сегодня ему не сделают замечания.

Тоня порывисто встала из-за стола. Сердце у нее заколотилось: вот оно, то письмо — после боя…

— Что же ты, Тоня! — приплясывал Степушка. — Скорее же! Это от Леши!

С тетрадью в руках Тоня кинулась к двери.

— Тоня, ключ возьми! — остановил ее Степа.

Да, но где ключ? Его нет ни в коробке для пуговиц, ни в соломенной корзинке с цветными тряпочками, ни в пузатой вазочке с квитанциями, карточками и всякими бумажками. Запропастился, как назло!

— Ох ты, растеряха! — сердился Степа. — Кто вчера газеты доставал?

— В телогрейке же он! — вспомнила Тоня.

Тоня со Степой выбежали на крыльцо. С серого неба медленно сыплется снег. Он лежит на ступеньках крыльца, забелил ограду, покрыл толстым слоем крышу. Вею ночь идет он — влажный, крупный, чистый…

Синий железный ящичек заперт снизу маленьким висячим замком. Сквозь круглые дырочки проглядывает что-то белое и длинное.

— Конверт какой здоровый! — восклицает Степа, пританцовывая от нетерпения. — Толстый какой! Ну скорее же, Тоня!

Маленький замочек тихонечко прищелкнул, дно ящичка бесшумно отвалилось. Вот оно, долгожданное…

В подставленную Тоней ладонь медленно высыпался свежий, рыхлый, белый, как сахар, снег. Горсть снега… и все!

Степа съежился, провел рукавом по глазам; соскочив с крыльца, он побежал прочь. Брезентовая сумка била его по спине. Тоня смотрела вслед брату, она чувствовала, как тает в теплых ладонях грустное послание зимы. Тоня вернулась в дом, подошла к своему столику, не садясь, взяла в руки чью-то тетрадь и перелистала.

Да, всю ночь шел снег…

27

Анна Никитична прикорнула в учительской на краешке дивана. Она была в пальто и шляпе; голубая сумочка лежала на коленях.

Только что Анна Никитична услышала по радио ошеломившую ее весть:

«После упорных, многодневных боев… наши войска оставили город Таганрог».

Еще сто километров — и Ростов. Там старики; от них давно нет писем. Что с ними? Живы ли? Ах, как сжимает сердце бессильная тоска!..

Вошла Тоня, задержалась возле шкафа с книгами, заставленного наверху глобусами, подошла к стойке с шеренгами школьных журналов, тронула бело-красный муляж человека, стоявший в углу. Учительница не замечала Тоню.

— Анна Никитична! Что это вы так рано?

Та повернула к Тоне лицо, но глаза ее были далеко.

«О чем она?» — подумала Тоня, а вслух сказала:

— Анна Никитична, вы не уступите вашу комнату Сене… Чугунку?

— Что? Какую комнату? Ах, да…

— Понимаете, и тетю Дусю и Сеню поселили в разных общежитиях, живут за занавесками. Очень неудобно.

— Что ж, мне будет там удобней? Благодарю. — Анна Никитична щелкнула замочком сумки, но не открыла ее.

— А вы… вы бы могли перебраться ко мне.