Мой знакомый учитель

Люся Пестун подошла к Борису, подергала за рыжий хохолок:

— Вставай, приехали!

Липец замычал. Люся потянула за хохолок сильнее, и Борис проснулся, сонными глазами уставился на Люсю, потом сладко потянулся:

— Ох-хо-хо, хохонюшки!

Люся возвратилась на свое место. Владимир Андреевич спросил Бориса:

— Вы учиться сюда пришли или спать?

Липец моргал глазами и виновато улыбался. Кто-то подзадорил:

— Видать, натанцевался вчера со своими дружками!

— А чего? — отозвался Липец с ухмылкой. — Ноги у меня целые, почему бы и не потанцевать?

Владимир Андреевич внезапно почувствовал удушье. С ним однажды такое было, давным-давно, во время войны, когда жил у тетки Марфы. Раненый, еле живой, сполз он с топчана и пополз по глинистому полу на кухню, чтоб найти нож или какой другой острый предмет и покончить счеты с жизнью. И тогда вот такая же тупая ноющая боль сжала сердце, и он потерял сознание.

Сейчас Владимир Андреевич закрыл ладонью глаза, пережидая, когда боль немного утихнет. Почувствовав улучшение, медленно поднялся, тяжело опираясь о стул руками. Белки глаз посекли кровяные жилки. Скуластое лицо с широким носом было еще бледно, но уже кровь постепенно приливала к щекам. Поднимаясь, Владимир Андреевич задел трость, и она громко ударилась об пол. Лишь теперь он услышал гнетущую тишину. Первым его желанием было уйти, остыть от обиды, нанесенной ему Липецом — на фронте Глазков потерял ногу и принял последние слова Бориса на свой счет. Но остался — обида прорвала его терпение. Ему хотелось зло отчитать этих мальчишек и девчонок, самому старшему из которых едва ли исполнилось двадцать пять, за то, что они незаслуженно мучают его вот уже два месяца, бойкотом своим отравляют ему жизнь.

Но и этого не стал делать. Он стоял перед классом молчаливый, с туго сведенными у переносья бровями и неподвижно смотрел перед собой, ожидая, когда уляжется обида.

Липец растерялся: он никогда не думал, что его слова так сильно подействуют на учителя; собственно, он совсем не хотел обижать его, невзначай получилось, ради озорства было то сказано. Люся Пестун, видя учителя таким, вся от сочувствия сжалась, подалась вперед, как бы порываясь сказать: «Не надо, не надо, Владимир Андреевич! Успокойтесь, а с Липецом мы сами потолкуем».

Владимир Андреевич нагнулся, поднял трость и почему-то положил ее на стол. И это окончательно его успокоило.

— У меня достаточно накопилось причин, чтобы поставить вопрос о вашем поведении на педсовете, — тихо начал Владимир Андреевич, — но я не буду о них говорить. Мы с вами люди взрослые, и думаю, что разберемся без вмешательства директора. Только я не могу понять одного. Неужели среди вас не нашлось такого человека, который бы спросил сам себя, спросил своего товарища: друзья, что мы делаем и ради чего это делаем? Вот, — Владимир Андреевич потряс классным журналом, — за два месяца десять двоек по литературе. Рекорд! Позорный рекорд! И по другим предметам картина такая же. В чем дело? Вы же сознательные люди, вы же пришли сюда набираться знаний, и вас, по-моему, никто сюда не гнал. А ведете себя так, что мне за вас стыдно. Да, стыдно. И вот мой вам товарищеский совет: пока еще не поздно, кончайте эту игру. Вы и так уже упустили много. Не тратьте время на глупости. Кажется, вы, Семенов, что-то хотите сказать? Не согласны?

Юра Семенов, тоже каменщик, как и Липец, по многолетней армейской привычке хотел было вскочить и отрапортовать:

«Так точно, согласен!» — но, видно, вспомнил, что в армии не служит уже третий месяц, краснея, ответил:

— Все правильно, Владимир Андреевич.

— Приятно слышать. Что же касается танцев, то можете, Липец, танцевать сколько вам угодно, в этом преграды я вам не чиню. Но уж коль вы пришли в класс и сели за парту, то будьте добры вести себя как подобает. А не будете, призовем к порядку.

Владимиру Андреевичу хотелось еще добавить: «Целые здоровые ноги — это, конечно, счастье. Но я потерял ногу в бою, в жестоком бою, чтобы ты, Борис Липец, мог сегодня спокойно работать и учиться».

За дверью прозвенел звонок на перемену, Глазков не слышал его. Он опустился на стул, снял трость со стола и с минуту сидел неподвижно, собираясь с силами. Почему-то навалилась усталость. Никто из учащихся не двинулся с места.

Домой Владимир Андреевич вернулся поздно. Лена в ванне стирала белье, а Танюшка спала. Дочурка второй день перемогалась, и сегодня не повели ее в детский сад. Вызывали врача, и Владимир Андреевич первым долгом спросил жену:

— Был?