Мои живописцы

«Даже в присутствии импозантных мужчин Шиле производил яркое впечатление. Он был высок, строен и гибок, у него были узкие плечи и длинные угловатые руки и пальцы. У него было загорелое безбородое лицо, обрамлённое длинными тёмными непослушными волосами. Его широкий лоб рассекали глубокие горизонтальные морщины, что придавало его лицу трагическое выражение, казалось, его всё время грызёт изнутри неизбывная тоска. Говорил он лаконично и часто использовал афоризмы, что придавало его речи особую значимость, но значимость эта была не напускной, а естественной».

Вероятно, у него была мания преследования.

«Здесь отвратительная обстановка. Все завидуют мне и сговариваются против меня. Коллеги глядят на меня со злорадством», — пишет он в 1910 году.

Но у него была и мания величия. Из письма матери:

«Все прекрасные и благородные качества были объединены во мне… Я буду плодом, который сохранит жизнь даже после распада. Вы должны очень радоваться, что родили меня…»

Сейчас, через сто лет после его смерти, понятно, что он не преувеличивал. Его мать родила гения. Естественно, гений знал, что он гений. И в письме матери сказал о своём величии, это не мания была, но правдивое ощущение.

Жил Эгон так, как хотел, не смущаясь и не терзаясь.

Дочки слесаря понравились ему обе.

Он жил среди этих чулок, худых поп, невзначай задранных юбок, а поскольку санитария-гигиена-сантехника сто лет назад были значительно хуже, девочки Эгона, пусть и чистоплотные, наверняка издавали тонкий запашок девичьей мочи. И не могли так свободно и часто мыть интимные части тела, как в наши времена.

Девки слонялись, лежали, сидели в нескованных позах, потому что не опасались его, их Эгона. Позднее, во второй половине XX века, такими свойскими стали для моделей фотографы. Фотографы и модели стали жить так, как жил австрийский гений Эгон, — похожий сразу и на Артюра Рембо, и на Сергея Нечаева. Как он жил с его девками.

Девок так много, что вероятность гомосексуальных связей Эгона Шиле не приходит в голову. А вот были ли рядом наркотики?

Гойя с его «Капричос» — дитя малое по сравнению с Шиле. У Эгона одни несовершеннолетние ведьмы, и когда он влепляет им вертикальный отпечаток поцелуя между ног, это даже лишнее обозначение их пола, как масло масляное.

Сонные дьяволицы, слюна на губах, складки юных тел и там и не там, где нужно. И чулки, чулки, чулки… полуспущенные, спущенные, свеженатянутые.

Разврат это он и есть.

Море девок, все доступны.

Потяни руку к какой хочешь. Только выбрать к какой очень нелегко.

Для того чтобы понюхать девку, нужен нюхающий. Все оттенки девки.

Для того чтобы увидеть девку, нужен глядящий.

Разврат это повышенный градус эротики.

Если высадить близких подружек Эгона Шиле в ряд, то увидим рыжеволосую продавщицу Валли и двух девочек слесаря.

То есть этот парень с телом, лицом эстета и талантом гения предпочитал простушек. Правильный выбор. Средний класс обывателя не сексуален. Сексуальны дети рабочих и аристократы.

Драные чулки девочек-кошек, пьющих из разбитых блюдец, — увлекательнее отглаженного белья мещан. Ты был прав, Эгон, как ты был прав.

Так же как Бодлер, спавший с чёрным чудовищем Дюваль, и Верлен, спавший, после того как потерял Рембо, с двумя старыми проститутками. Старые проститутки — женщины более высокого качества, чем обывательские девственницы.

Если Густав Климт демонстрирует законченность, классическую холодную серьёзность своих работ, то Эгон Шиле — гений набросков, поразительных линий.

За искорёженными объектами Шиле, за ляжками, чулками, худущими попами, безгрудьем и дегенеративными лицами угадывается неистовая жизнь самого Шиле во чреве эротики.

Рене Магритт

«Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…»

Это о полотнах Рене Магритта. Месяц вышел, туман остался.

С человеком находится в его комнате лев. «Ностальгия». У человека (он спиной) — чёрные крылья. Это нормально.

Обыватель считает Сальвадора Дали лучшим художником сюрреализма, в то время как это нисколько не так. Лучшие — это Магритт и де Кирико. А Сальвадору Дали вместе с Рафаэлем место в музее пошлости, на ночном рынке у федеральной дороги Москва — Санкт-Петербург. Там, прикрытых от дождя пластиком, Вы найдёте сотни мадонн, лебедей и пальм на полотенцах.

В биографии нет нечего замечательного. Бельгиец из мелкого городка, делал плакаты и рекламу для бумажной фабрики до 1926 года. В 1927-м в возрасте 29 лет уезжает в Paris, где знакомится с Андре Бретоном.

Не признал психоанализ. Три раза вступал в Компартию. Вернулся в Брюссель в 1930-м. Прожил там Вторую мировую войну и оттуда не вылазил, умер в 1967 году.

Его полотна (на мой вкус):

«Ящик Пандоры» (человек спиной, площадь, фонарь, белая роза).

«Недотрога» (поясная ню с сиськами, лицо — череп).

«Легенда веков» (каменные изваяния стула, а на нём крошечный деревянный, как пылинка, человек).

«Философия в будуаре» (платье с живыми сиськами сквозь, туфли с живыми пальцами и частью стопы из).

«Пиренейский замок» (астероид, висящий над землей, с замком на нём).

«День Рождения» (камень размером с комнату, втиснутый в комнату).