Мой верный шмель

И все же молчаливый погонщик слона не прогнал его. Он нашел в себе милосердие и предложил директору единственное спасение:

— У вас есть оружие?

— Нет… А зачем?

— Чтобы идти туда. — Орлов кивнул в сторону грохочущего фронта. — Найдите винтовку. Это не так трудно — найти винтовку…

Плоское лицо директора искривилось, его бесцветные глаза потемнели.

— Тебе не надо искать оружие, у тебя есть винтовка, что же ты не идешь туда? — спросил он. — Прикрываешься слоном?

Он ничего не понял. Он и не мог понять и смотрел на Орлова как на врага. Орлов покраснел. Потер ладонью лоб и тихо произнес:

— Я вернусь сюда. Исполню свой долг и вернусь. Я не могу бросить слона, понимаете? Это ее слон!

Где-то совсем близко хлопнул разрыв. Директор поморщился.

— Каждый спасается по-своему, — сказал он.

Орлов сжал кулаки. Ему захотелось крикнуть: «Молчать!» — но он отвернулся от беглеца и зашагал прочь.

— Товарищ лейтенант, есть снаряды! Там много нашего калибра! — кричал круглолицый боец, подходя к избе.

Он нес снаряды на согнутых руках, как носят дровишки. Только эти дровишки были потяжелее.

— Где раздобыл?

— На берегу. Там машина с боеприпасами разбита.

— Отлично. Давайте все быстро, — скомандовал лейтенант. — Несите, сколько донесете.

И тут лейтенант заметил директора цирка:

— Товарищ красноармеец, пойдете с ними.

— Почему с ними? — спросил директор. — Я из другой части, я интендант третьего…

— Не рассуждать! — прикрикнул лейтенант.

Он у кого-то научился кричать «не рассуждать!» и «молчать!», и эти резкие, не его слова были сейчас необходимы и помогали в трудной, непривычной обстановке.

— Пошли, интендант, — сказал остроносый, — все равно где помирать.

— Я пойду тоже, — тихо сказал Орлов.

— Хорошо, — ответил лейтенант. — Я присмотрю за ним.

Он кивнул на слона.

На берегу реки Орлов был ранен осколком немецкой мины. Бойцы принесли его к избе. Положили на порог. Неумело перевязали. Потом с оказией отправили в тыл. Перед отъездом он пришел в себя и позвал лейтенанта. Говорить ему было трудно, и лейтенант наклонился, чтобы расслышать его голос.

— Я вас прошу… заклинаю всей жизнью, — шептал Орлов, — сберегите слона. Он должен жить.

— Постараюсь, — сказал лейтенант, — я не знаю как… но постараюсь.

— Только не доверяйте слона… интенданту…

— Его нет. Или погиб, или смылся. Ребята не видели, как он исчез.

— Слона надо отправить в Зооцентр… есть такой в Москве. Это очень хороший слон… Зинин… Понимаете?

— Да, да, — кивнул лейтенант. — Я постараюсь. До свидания.

— Спасибо.

Полуторка рванулась с места. Слон заволновался. Какой-то утробный, жалобный звук вырвался из его груди и затерялся в грохоте рвущихся снарядов.

7

Старый слон любил теплые летние ливни. Он становился посреди открытого вольера, а дождь щелкал его по толстой коже и стекал по животу на землю. Слон закрывал от удовольствия глаза и вытягивал морщинистый хобот, чтобы прополоскать его в отвесных струях. Даже когда небо с треском раскалывалось от грома и фиолетовые вспышки били в глаза, слон не уходил в укрытие и, не в пример многим жителям зоологического сада, не забивался в угол, а выставлял вперед блестящие бивни.

В эти минуты он переставал чувствовать свой вес и, окруженный со всех сторон водой, воображал, что плывет по теплой реке.

Галя сердилась на слона. Она не видела никакой реки и с детства боялась грома. Она выбегала на дождь. Сарафан сразу намокал, коленки розовели, а пряди темных волос приклеивались к щекам.

— Что ты стоишь в луже, как утка? — выговаривала она слону, пытаясь загнать его в помещение. — Вот ударит тебя молния, будешь знать, старый водолей.

Слон прикидывался глухим и стоял на месте, легонько помахивая сморщенным хвостиком.

Слон родился где-то в знойной Африке, но понимал он только украинский язык, как будто родиной его была Полтавщина и в детстве он щипал нежные початки кукурузы и срывал хоботом тарелки подсолнухов.

— Довольно-таки странный слон со знанием украинского языка, — говорили о нем с зоопарке.

На самом деле все объяснялось очень просто: Галя говорила с ним по-украински. Если бы она говорила по-чувашски или по-эстонски, слон понимал бы эстонский или чувашский.

Галя не была ни ученой, ни дрессировщицей. Она ничему не учила слона. Она «ходила за ним». Слон не представлялся ей заморским чудным зверем, а был для нее существом деревенским, крестьянским, которого нужно кормить, содержать в чистоте, защищать от кусачих шершней. Галя разговаривала со слоном, как обычно разговаривают с коровой или лошадью. То прикрикивала на него, то ласково причитала. Звала она его дедом — «диду».

— Диду, диду, иди наконец с дождя! — кричала она, а слон стоял с закрытыми глазами: он прикидывался спящим.

Он напоминал Гале подвыпившего отца, которого никакими уговорами нельзя было увести в хату и уложить спать.

Намокший сарафан прилипал к телу, девушка, скрестив на груди руки, убегала под крышу.

А слон все плыл по воображаемой реке. И у него не болели ноги…