Мой темный принц

– Нет! Ничего особенного… просто голова болит. Вы обратили внимание на министра Альвии фон Понтираса?

– Его невозможно не заметить. Он напомнил мне моего дядюшку. У него был такой же вид, когда моя двоюродная бабушка высидела моль.

– Какую еще моль? – Он прижал руку к правой стороне лба.

Стараясь расположиться так, чтобы ее не увидели из окна, Пенни взгромоздилась на выступ книжного шкафа и принялась болтать ногами.

– Ну, сперва надо рассказать о тете Горацио. Вот послушайте, что мама написала мне из Стаффордшира. – Она вытащила из кармана последнее мамино письмо и развернула его. – «Дорогое мое дитя»… Хм… да, вот оно! «Не успела я переступить порог, – не я, а мама, конечно, – и снять перчатки и шляпку, как тетя Горацио громыхнула: «Миссис Линдси, похоже, у вас ботинки очень большого размера, я права?»

Он опустил руку.

– Какого черта мамина тетка делает столь эксцентричные личные замечания?

– Погодите! Сейчас сами поймете. Слушайте дальше… «"Я так не думаю, тетя Горацио", – сказала я. "А я думаю! – ответила та. – Кто шьет вам туфли? Кем бы он ни был, кожи у него уходит целая прорва, поскольку, я заявляю на полном основании, у вас всегда были огромные ноги, миссис Линдси. Я не могла бы надеть ваши туфли". И тетя Горацио вогнала нас всех в краску, задрав юбки до самых колен и выставив напоказ две ножки совершенно обычного размера, и уж нисколько не меньше моих, это точно».

– Я потрясен! – Уголок его рта дернулся.

Пенни сложила письмо, стараясь во что бы то ни стало сохранить бесстрастное выражение лица.

– Тетя Горацио считает себя не такой, как все, и очень этим гордится. Она уверена в своем необычайном изяществе, хотя ничего подобного и в помине нет. Мы с мамой постоянно смеемся над этим, потому что мама намного меньше тетушки и ноги у нее никакие не огромные.

– А моль?

– Дело было на Рождество. После обеда мы переместились в лучшую гостиную, которой почти никогда не пользуются. Ребенком мне всегда хотелось поиграть на софе, обтянутой лошадиной шкурой, – кожа такая прочная, блестящая, идеально подходит для катаний со спинки. Но увы, гостиная была под строжайшим запретом, за исключением особых случаев.

Он поглядел на нее.

– Мне всегда запрещали трогать вещи в этом доме: латунную Солнечную систему в Голубой гостиной, этот телескоп, а ведь они как магнитом тянули к себе мальчишку. Боже мой, почему детей непременно надо наказывать за любое проявление инстинкта?

– Потому что дети все ломают, – сказала она.

– Но маленькая девочка вряд ли сломала бы софу!

– Нет, конечно, но, катаясь со спинки, я нарушала все мыслимые и немыслимые правила приличия.

Он откинулся назад и улыбнулся.

– Значит, вы все собрались в гостиной. Что дальше?

– Вы только представьте себе – вся семья в сборе, каждый сидит, словно аршин проглотил. Тетя Горацио разместилась на софе. Она пришпилила меня взглядом и спросила, почему я обязательно должна носить прическу, из-за которой моя голова похожа на треснувшую горошину. Я делала пробор посередине, – она провела пальцем от макушки до лба, – вот так. Когда она поднялась, все и случилось.

– И? – Улыбка стала шире, повествование явно захватило его.

– Она высидела целый выводок крохотной моли! Насекомые выбрались наружу из-под лошадиной шкуры как раз в том месте, на котором она расположилась. Остальные тетушки завизжали. Моя мама расхохоталась. У одного из дядюшек случился приступ удушья. А дядя Горацио выглядел точно так же, как ваш граф фон Понтирас, – словно судьба наконец-то повернулась к нему лицом и исполнила самое заветное желание, но при этом он старался тщательно скрыть свои эмоции и не подать виду.

На минуту в комнате повисла абсолютная тишина. Потом он разразился хохотом. Она ни разу не видела, чтобы он смеялся от души, без тени сарказма. Она присоединилась к нему, прижав руки к животу и выронив при этом письмо. При воспоминании о том Рождестве, обо всех рождественских праздниках, о том, что ей постоянно повторяли, что голова ее похожа на треснувшую горошину, что ноги у нее как у слона – весьма неприятная вещь для юной девушки, – у нее случился припадок смеха, и она хохотала до слез.

Золотая окантовка сверкнула на солнце. Он поймал ее за талию и притянул к себе. Зарылся лицом в ее волосы, смешанное со смехом дыхание щекотало ее ухо и шею. Он прижал ее голову к своей груди, заглушая раскаты хохота. Он был не в силах вымолвить ни слова, золотая лента через плечо сотрясалась, руки нежные, заботливые.

– Дорогая моя, милая Пенелопа! Господи, я сейчас скончаюсь!

Она приникла к нему, ей было так тепло и уютно в его объятиях.

– В-в-вздор! – выдавила она в промежутках между приступами хохота. – Никто еще не умер от смеха. – Ничего умнее ей в голову не пришло.

Он немного отстранил ее от себя – всего на несколько сантиметров – и прижал указательный палец к ее губам.

– Неужели? А мне показалось, что это проще простого.