Мой сын БГ

Мама не работала. Женщины вообще тогда в большинстве не работали, возможно потому, что работы для них особенно не было. Мои родители постоянно ходили в гости. Каждую субботу. На столах был разве что чай с печеньем. Взрослые общались, ставили патефонные пластинки, а дети играли. Мы очень любили «Сказки дядюшки Римуса». Прыгали зайчиками, лисичками.

Отец мой родился в Тюмени. В молодости он был юнгой на корабле, а потом оказался в Петрограде и поступил в училище Дзержинского.

Мама росла в Саратовской области. Мой дед был адвокатом и имел в Солигаличе каменный дом. Считалось, что это показатель большого достатка. За него выдали замуж бедненькую девушку из благородных. Он очень хотел сына, а она рожала ему подряд дочек. В итоге у моей матери было шесть сестер. Дед отчаивался по поводу наследника, начал пить. Вместе с бабушкой и со всеми своими дочерьми он переехал жить в деревенский домик. Семья быстро обеднела. Все деньги, которые дед зарабатывал на процессах в суде, он тут же пропивал.

Из-за пьянства отца и бедности семьи моя мама была вынуждена за пуд муки работать нянькой в другой деревне. Утром до восхода солнца она бежала семь верст лесом, чтобы вовремя явиться в дом, где она нянчила детей. Мама не ходила в школу, хотя имела массу способностей. В их семье не было сапог, в которых можно было до школы дойти.

Пока дед окончательно не спился, он выдал старших дочерей замуж в Петербург. Когда началась революция, мама тоже переехала к своим сестрам. Она жила у старшей. И абсолютно случайно познакомилась в Александровском саду с моим папой, вышла за него замуж. Им дали комнату на Пушкинской, в ней я и родилась.

В первый класс я пошла в школу, которая находилась в том же дворе, что и кинотеатр «Колизей». Я легко читала, поэтому проблем в школе у меня не возникало.

Папа работал на военном заводе. Он приходил с работы, и мы шли с ним гулять. На Невском был фруктовый магазин, в котором продавались привезенные из Испании апельсины. Лучшего аромата в своей жизни я не помню. А на углу Невского и площади Восстания находилась булочная, в которой продавались пирожные. И папа предлагал мне на выбор или апельсин, или пирожное.

Летом мы всегда снимали дачу недалеко от Выборга. По воскресеньям ждали, когда к нам приедет папа. Он всегда привозил мне какие-то сладости. И вот однажды я качалась в гамаке, было яркое солнце. Вдруг я услышала, как мимо стали пробегать люди, кто-то из них кричал: «Война, война». Знакомый военный и папа сразу уехали в город. Мы тоже собрались и приехали в Ленинград. Так для нас началась Великая Отечественная война.

1941 год, сентябрь

Помню, в начале учебного года к нам в класс вошел директор в сопровождении завуча. Мы встали. «Дети, - прерывающимся голосом сказал директор, - завтра в школу приходить не надо. Школа закрывается». И вдруг заплакал, закрыл лицо руками и выбежал из класса. Ошеломленные, мы тихо разошлись по домам. Впоследствии я узнала, что наш директор пошел добровольцем на фронт. Там он погиб.

Октябрь

Начались бесконечные бомбежки. Мне было тогда 12 лет. Мы жили уже не на Пушкинской, а в квартире на улице Восстания. Дом у нас был отличный, с паровым отоплением. Лишь на кухне оставалась дровяная плита, которая затем спасала нас в холодные блокадные зимы. Внизу в подвале располагался дровяной склад. С началом войны его превратили в бомбоубежище. Туда составили раскладушки, кровати, сделали лежаки, чтобы ночевать там с детьми. А днем при объявлении тревоги в наше убежище прибегали еще и школьники из соседней 32-й школы, и у них на наших глазах продолжался урок. Учителя вполголоса что-то рассказывали, но все прислушивались к гулу самолета. Часто вверху раздавался свист фугасной бомбы, пол вздрагивал, и раздавался грохот. Мы задирали головы - потолок был цел. Значит, бомба попала не в нас.

Декабрь

Зима 1941/42 года была очень холодной. В доме не работало отопление, не было воды, не работала канализация. В комнате - мороз, как на улице, окна покрыты льдом.

В нашей квартире мы жили двумя семьями. Я с мамой и папой, и еще одна женщина с сыном. Две другие семьи смогли уехать в эвакуацию. Мы перебрались жить на кухню, там топили дровяную плиту. Кухня темная, без окон, поэтому целый день горела коптилка. На столах сделали постели.

Папа продолжал работать на заводе. Трамваи не ходили, идти надо было пешком. Однажды он ушел на работу, но его привели две девушки обратно. Они сказали маме: «Зачем вы его выпустили, он же идти не может?!» Настолько он ослабел от голода. Он стоял у стены, закрыв глаза, и плакал. От унижения, что он, молодой, тридцативосьмилетний мужчина, находится в таком положении. После этого он слег и больше не вставал.

Соседка тоже не могла ходить. Все делала мама: выносила ведра, ходила в магазин, за водой. На Пушкинской улице от зажигательной бомбы загорелся, а потом целый месяц тлел дом № 2. Водопроводные трубы оттаяли, там шла вода. И в этот дом люди с ближайших улиц шли за водой.