Мой сводный грех

— Даже близко нет, — поведя плечом, отзываюсь. В кухне светло, даже слишком – квартира Кости нарочито холостяцкая, жалюзи есть только в одной комнате – той, в которой он спит сам, а потому дневной свет хозяйничает здесь в каждом уголке.

— Девчонку вчера отбрил, — медленно рассуждает сам с собой друг, открывая холодильник, ныряя в него за спасительной водой – совсем как я буквально час назад. — Так решил подкатить ко мне свои…хм…

— Если я тебе так сильно нравлюсь, так и скажи, — шучу я, хоть и мрачновато.

Костя не откликается: жадно пьёт, присосавшись к бутылке – вчерашняя ночь оставила на нём все следы, какие только можно прочесть на лице мажора после пьянки.

— Ой, мальчики! — из недр квартиры выплывает вчерашняя подружка Кости. Она такая же всклокоченная, как и он, за одним исключением – облачена не в трусы, а в трикотажную мужскую футболку, которая на её теле болтается как платье оверсайз. — Не думала, что у вас так весело с утра!

Она хихикает, прислонившись к косяку двери и во все глаза рассматривает моё обнаженное тело. Я не делаю ни малейшего движения в сторону стола, и даже не думаю опустить руку с миской, в которой взбиваю тесто, чтобы прикрыть свое мужское достоинство.

— Ты делаешь оладушки? Как мииило! — тоненьким голоском пищит она и продолжает пялиться без зазрения совести, зрачок расширяется, а губы сами собой распахиваются – видимо, зрелище пришлось по вкусу.

Костян отмирает у холодильника, и тут же бежит к своей спутнице на ночь, и, как оказалось, на сутки. Он прикрывает ей глаза рукой, поворачивает спиной ко мне, легонько толкает под попу, придавая ускорение в сторону спальной комнаты. А после поворачивается ко мне. В глазах веселятся черти, но говорит он строго:

— ХорОш моих девчонок отбивать! И это… Не тряси больше тут своими фаберже. Понял?

В ответ только фыркаю.

Костян на выходе из комнаты поворачивается и спрашивает с надеждой:

— Ты правда делаешь блинчики?

— Панкейки, брат. Панкейки! — хмыкаю, не прерывая своего занятия, которое сегодня утром приносит мне удовлетворение и медитативную лёгкость.

— Да хоть панкейки! Побольше давай, и я разрешу тебе жить здесь столько, сколько захочешь. Отвечаю, бро!

Я поворачиваюсь к плите, на которой разогревается сковорода, и гляжу на часы сверху. Скоро будет два, а это значит, что скоро у Алёны закончится пара в университете.

Думаю, нам нужно с ней спокойно поговорить, эта зрелая и правильная мысль мне пришла сегодня под утро, и чем больше проходило времени, тем более правильной она мне казалась. Мы взрослые люди, тем более носим одну и ту же фамилию, а это значит, нам нужно соблюдать какие-то моральные правила. Хоть какие-то!

Закончив с панкейками, поливаю свою порцию большой дозой кленового сиропа, который обнаружился в холодильнике у Кости. Готовка всегда расслабляла меня прежде, и сейчас справилась со своей задачей на ура. Выпечка получилась прекрасной, пышной, хорошо прожаренной, - всё, как я люблю. И этот мелкий успех в деле, навык которого, я, казалось, почти забыл, будто бы послужил для меня хорошим предзнаменованием. Да, нам с Алёной нужен разговор. И я надеюсь, что он пройдёт успешно.

В самый последний момент, прежде чем выйти из квартиры друга, я вдруг решаю оставить ему ключи от броской красной «мазератти», и выбираю маневренный и быстрый круизер Rocket III. Подхватываю с пола мотоциклетный шлем и быстро сваливаю из квартиры, в которой по новому кругу начинают раздаваться пошлые звуки людей, исполняющих древний, как мир, танец.

Трёхцилиндровый двигатель «Ракеты» слушается меня, как родного, и я оказываюсь на парковке университета Алёны даже немного раньше, чем нужно. Смотрю по сторонам, вдыхаю весенний воздух полной грудью и медленно обдумываю, что ей скажу.

Естественно, все слова, которые всплывают в моей голове, не годятся, потому что в пульсации моих вен всё ещё бьётся вчерашнее: «Мой! Мой! Мой!». От этого двоякого состояния адски хочется курить, чтобы снова и снова выжечь из памяти всё, что было вчера, но это нереально, нужно смотреть правде в глаза. Я отравлен. Я, мать его, отравлен этой девчонкой.

Только мысль о ней пронеслась в голове, как тут же вижу её.

Сердце делает кульбит, и в груди становится тесно. Она поправляет свои длинные волосы, которые подхватывает ветер, играя, немного щурится от дневного света после темноватого освещения в аудиториях и медленно обводит двор перед зданием взглядом.

Я тут же переношу свой вес на правую ногу, соскальзывая с нагретого двигателем бока мотоцикла, но тут же замираю от той перемены, которой озаряется вдруг её лицо. Она кого-то увидела, смотрит точно не в мою сторону, но на её лице больше нет той серой печали, с которой она явилась буквально секунду назад. Её озаряет мегаваттная улыбка, и я от неожиданности притормаживаю.

И вовремя.

Она быстрым шагом направляется к серому Volkswagen, придерживая сумку рукой на боку. Оттуда выходит мужчина. Мне не видно его лица, он движется к Алёне спиной ко мне, но могу руку дать на отсечение, что это самый настоящий придурок. Олень и тормоз, каких свет не видывал.