Мои странные мысли

– Мевлют, знаешь, они все заодно. Если ты донесешь хозяину, они объединятся против тебя и докажут твоему работодателю, что ты сам обманываешь его в одиночку, а он им поверит, потому что их много. И тогда именно ты потеряешь работу, да еще и перед Вуралами опозоришься.

Я видела, как Мевлют паниковал каждый раз, как я это говорила, и мне становилось грустно.

18. Последние дни в кафе «Бинбом» Двадцать тысяч овец

Ночью 14 ноября 1991 года ливанское торговое судно и корабль с Филиппин, перевозивший кукурузу, столкнулись перед древней Анатолийской крепостью, в самом узком месте Босфора. Ливанский корабль затонул, и пятеро из его команды погибли. По телевизору, который Мевлют смотрел со всеми остальными в кафе «Бинбом», сказали, что ливанский корабль перевозил двадцать тысяч овец.

Жители Стамбула узнали об этом происшествии, когда овец начало выносить к причалам вдоль Босфора, на берег около Румелийской крепости, в Кандилли, Бебеке, Ваникёе и Арнавуткёе. Оставшиеся в живых овцы пробирались на городские улицы через лодочные гаражи старинных прибрежных особняков-ялы, которые еще не успели сжечь, и через пристани современных ресторанов, сменивших рыбацкие кофейни. Овцы были измученными. Их кремово-белые шкуры были покрыты грязью и испачканы в нефти, их усталые тощие ноги, которые они с трудом передвигали, пропитались ржавой жидкостью, напоминавшей бузу, а их глаза были полны вечной жалобы. Мевлют был потрясен этими овечьими глазами, смотревшими на него во весь экран телевизора, и он ощутил всю силу этой жалобы в своей душе.

Некоторые из овец были спасены – люди, услышав о происшествии, поплыли прямо во тьму ночи им на помощь, – но большинство животных погибло. Частные доки, парки и чайные дома, выстроившиеся вдоль Босфора, были запружены тушами утонувших овец.

Мевлют слышал истории о том, как некоторые овцы, сумев выбраться на улицы города, необъяснимо нападали на людей, а потом ни с того ни с сего падали замертво; о том, как они забредали на дворы мечетей, священных гробниц и на кладбища, или о том, что они были на самом деле предвестниками апокалипсиса, который случится в 2000 году и явится прямым доказательством того, что пророчества покойного журналиста Джеляля Салика, который был застрелен за свои взгляды, были воистину правдивы. В этом происшествии Мевлюту виделся знак чего-то более сокровенного – как и тем рыбакам, которые продолжали каждый день находить мертвых овец, запутавшихся в их сетях, раздувшихся, как огромные пузыри, и видели в них предвестники несчастья.

Еще хуже оказались ставшие городским ночным кошмаром сообщения о том, что б'oльшая часть из двадцати тысяч овец осталась запертой в трюме, что они все еще живы и ожидают спасения. Мевлют читал интервью с аквалангистами, которых посылали к затонувшему судну, но он просто не мог вообразить, каково было овцам, сидевшим в темноте в недрах корабля. Было ли там темно, воняло ли там, или же все напоминало мир сновидений? Участь овец напомнила ему Пророка Юнуса во чреве кита[62]. Какой грех совершили эти овцы, чтобы закончить жизнь в таком мрачном месте? Что оттуда ближе – рай или ад? Всемогущий Господь послал овцу Пророку Ибрагиму, чтобы уберечь его от жертвоприношения собственного сына. Зачем тогда Он отправил двадцать тысяч овец в Стамбул?

Говядина и баранина были редкой роскошью в доме Мевлюта. А теперь Мевлют еще и перестал на некоторое время есть сэндвичи с кебабом. Он скрывал возникшее отвращение к мясу от окружающих; это отвращение осталось его тайной, не превратившись в серьезную моральную установку, и было полностью забыто в тот день, когда работники «Бинбома» решили поделить остатки хрустящего кебаба.

Мевлют чувствовал, как быстро бежит время; он ощущал, что стареет с каждым днем, проведенным в попытках смириться с воровством в кафе, до тех пор, пока постепенно не понял, что меняется сам. Наконец зимой 1993 года, на третий год работы управляющим, Мевлют осознал, что предупреждать хозяина о хитростях его работников уже слишком поздно. Он попробовал объяснить свое моральное затруднение Святому Наставнику, но не получил ответа, который облегчил бы его тревогу.

Еще больше его загоняло в тупик следующее обстоятельство – даже если работники уходили из кафе на военную службу или на лучшую работу, те, кого нанимали взамен, продолжали воровать без всякого страха, отягощая совесть Мевлюта.